— Согласен, этого было бы явно недостаточно для подобной суровости, — говорить вполголоса барон не то чтобы не желал, а попросту не умел. Нагловатый бас его громыхал похлеще баса Скорцени, причем любую банальность он произносил с таким громогласным апломбом, что ему позавидовал бы лучший королевский глашатай средневековья. — Мало того, все эти причуды его до поры до времени терпели. Пока однажды штандартенфюреру не пришла в голову мысль установить такие же кресты возле входов во все три крематория.

— Что вполне можно было расценить как заботу о душах безвременно убиенных, — продолжал язвить обер-диверсант в присущем ему мрачно-саркастическом духе. — Жаль, что мы не позаботились о крестах, которые освящали бы последний путь обреченных в таких же наземных заведениях.

— Да к тому же заставлял всех отправляющихся в действующие при этих крематориях газовые камеры, молиться за спасение душ тех, кто обрекал их на гибель. С просьбами к Господу отпускать им грехи, яко убийцам.

Сказав это, барон воинственно грохнул пивной кружкой о стол и победно взглянул на Скорцени, будучи твердо уверенным, что уж теперь-то у «самого страшного человека Европы» не найдется никаких аргументов, которые бы ставили под сомнение сумасшествие, а заодно и антипатриотичность деяний штандартенфюрера.

— Но согласитесь, что в этом его стремлении одним жестом облагородить и жертв, и палачей просматривается нечто небесномистическое.

— Точно так же решили и в гестапо, — осклабился барон, оголяя желтизну зубов в морщинистом, сугубо азиатском оскале.

«После того как получили ваш донос, господин бывший заместитель коменданта», — про себя уточнил Скорцени.

— Зато когда его расстреливали, то; ради справедливости, тоже дали возможность помолиться у креста, одного из сотворенных по его приказу, во избавление от греха всякого из палачей?

Барон замялся и лишь после затяжного смакования белопенного напитка, что тоже было похоже на молитву, просветил штурмбанн-фюрера:

— В том-то и дело, что пока он не расстрелян. И вообще, о том, что его следует расстрелять, я узнал только сегодня, вместе с вами, из уст фюрера. Пока же он арестован и размышляет над превратностями судьбы, сидя в одном из карцеров «Регенвурмлагеря». Но слово было сказано, а всякое слово фюрера произносится то ли как награда, то ли как приговор.

— Уверен, что в ситуации со штандартенфюрером Овербеком счастливо совмещены оба эти волеизлияния, — ответил Скорцени. —

Однако прежде, чем ваши подземные стрелки пожертвуют ради него несколькими патронами, все же позвольте штандартенфюреру воздать им хвалу.

— Вы, никак, решили присутствовать при этом, штурм-баннфюрер? — поинтересовался барон. — А если не вы, то кто-либо из ваших людей.

— Кто сейчас руководит службой безопасности рейх-Атлантиды?

— Никто. Руководил штурмбаннфюрер Хубер. Однако сразу же после ареста Овербека осуществилось его давнишнее желание — попасть на фронт.

— Счастливый человек.

— Уверен, что у вас найдется несчастный, который окажется достойной заменой ему Назовете имя?

— Временно этой службой будет заниматься гауптштурмфюрер фон Штубер.

— Простите, не сын ли это генерала, барона фон Штубера? Достойнейшего из аристократов?

— Если «достойнейшего» — можете не сомневаться, что Вилли фон Штубер именно его сын. Только учтите: я не позволю этому парню слишком долго блаженствовать в вашем подземном раю. Время от времени он нужен будет мне здесь, на грешной земле. Поэтому сразу же позаботимся о заместителе.

— Его отсутствие не будет влиять на безопасность «Регенвурмла-геря», — слишком уж двусмысленно заверил фон Риттер. — Если я верно понял, Штубер — один из тех, с кем вы штурмовали вершину Абруццо, похищая Муссолини, — понимающе кивнул он. — Акция, по моему разумению, совершенно бессмысленная, поскольку политическая мумия дуче уже давно никого не интересует. Зато сама операция! Замысел!

— Итак, вы остановились на кандидатуре гауптштурмфюрера Штубера, — не стал вдаваться в излишние рассуждения Скорце-ни. — Он у нас специалист по всяческим дотам и подземельям.

— Надеюсь, у него достаточно крепкие нервы, чтобы воспринять это назначение, не хватаясь за «вальтер».

— У него достаточно крепкие нервы даже для того, чтобы заставить хвататься за «вальтеры» всех вокруг, — заверил Скорцени новоиспеченного бригаденфюрера.

— Там, в «Регенвурмлагере», как правило, все начинают с того, что вначале молятся на свою кобуру, а затем устанавливают кресты. Причем просто так, ни с того ни с сего.

— Вы меня заинтриговали, господин бригаденфюрер. Постараюсь побывать в вашей рейх-Атлантиде в самые ближайшие дни.

37

Он упустил время. Мария скрылась в долине, и несколько минут он бежал вслепую, не понимая, где она сейчас находится.

Участок дороги, который открылся ему с возвышенности, был пустынным.

«Неужели обманула? — закралось сомнение. — Не было машины, не было немцев. Мария просто-напросто выманила меня».

Крамарчук уже готов был поверить в это, но тут неожиданно появилась Мария. Николай видел, как она, вся такая неуклюжая, в этой своей телогрейке устало взбирается на холм, который высится посреди рощицы.

Нет, кричать нельзя. Если машина на утренней дороге не выдумка, то немцы, очевидно, вон за тем холмом. Только бы Мария не вздумала стрелять. В три автомата немцы скосят такого вояку через полминуты.

Не дойдя до вершины, девушка остановилась, передохнула и начала обходить ее по удлиненному, похожему на спину верблюда хребту.

— Мария, вернись, — он произнес это вслух, но не настолько громко, чтобы девушка могла услышать его. — Одумайся, черт бы тебя побрал!

Это была мольба. Крамарчук понимал: стоит ему крикнуть, и он тем самым выдаст Кристич.

Сбегая по склону, он упал и несколько метров проехал на животе, вконец испачкав шинель, а поднявшись, побежал опоясывающим склон оврагом, теперь уже наперерез Марии.

«Ага, она спускается все ниже и ниже. В ложбину. Оттуда ближе к машине и легче отходить. Слава тебе, Господи, что хоть на это надоумил! Вот он — грузовик! Неужели еще до рассвета Мария дошла до этих холмов? Да нет, очевидно она пошла по дороге. И заметила издали... “Сержант, немцы!” А что меня так удивило в ее возгласе? Да, вот они, немцы! Так нет же, свыклись. Ездят? Ну и пусть ездят.

Грабят? Ничего, потерпим. Не трогают до поры до времени — и на том спасибо».

Их действительно было трое. Один копался в моторе, двое других прохаживались по ту сторону дороги, прикрывая его от возможного нападения из леса. Им и в голову не приходило, что опасность может угрожать со стороны села: ведь метрах в ста пятидесяти от дороги уже виднелась его окраина, а там — румынский гарнизон, полиция.