— Ну, смотри, капитан, если окажется, что это пьяная дурка, придется тебе группу самому придумывать.

До генерала ему, лейтенанту, добраться было трудно. Вначале он позвонил своему капитану. Тот покрыл его недоверчивым матом, но все же вышел на майора. Майор где-то на даче отыскал подполковника. Тот попытался лично сунуться к генералу, но генерал отчитал, послал и потребовал... чтобы с ним связался полковник.

...На явочную квартиру Меринов явился только к девяти утра. От него убийственно разило водкой и дешевыми духами. На погоне между звездочками запутались два длинных волоса яркой блондинки, которые сразу же были замечены Кондаковым.

— Что ты мечешься, гусь недобитый?! — свирепо уставился на него командир группы, кивком головы отправляя хозяина квартиры проверить окрестности.

— Да бабенку тут одну... Шимбурная баба. Последнюю такую в Феодосии лапал.

— За такое «лапанье» тебе пулю в лоб пустить надо, понял, жених моченый?!

— Заткнись, — икнул пьяно Меринов. — Баба что надо! Если не сложится — денек-другой у нее перекантоваться можно. Когда на встречу?

— Сейчас.

Меринов дошел до кровати, упал на нее и несколько минут лежал, раскинув руки и мертво уставившись в потолок. Поглядывая на него, майор нервно прохаживался по комнате.

— Ну что, что?! — оглянулся на появившегося в дверях хозяина.

— Пока все тихо.

— Уверен?

— Все осмотрел. Похоже, что действительно за бабой таскался... — брякнул отставной поручик, считая, что Меринов спит.

— А вы что, решили, что в энкавэдэ побежал? Переночевал там, а потом сюда явился? Вы, фраера вонючие, за кого меня держите?

— За ублюдка, — раздраженно объяснил Кондаков.

— Хотя... все может быть, — неожиданно засомневался хозяин логова.

— И я так думаю, — согласился Кондаков.

— А ты, пидор деникинской закваски, заткнись! — пошел капитан на Лозового, и даже не заметил, как в руке у того блеснул нож. А метал ножи бывший поручик с мастерством циркача.

22

Присев на топчан, староста и парикмахер очумело глядели на Беркута-Борисова. Прежде всего они были поражены тем, что он свободно владеет немецким. Теперь каждый из них задавался вопросом: кто же этот пленный на самом деле? Действительно ли обычный заключенный или все же опытный агент гестапо, подсаженный сначала в общий лагерь, а затем и к ним в блок?

— Обер-лейтенант обещал подарить вам, Юзеф, целую неделю отсрочки, — объявил Беркут, все еще стоя у окна и осматривая сквозь густую решетку лагерный дворик между их бараком и глухой каменной стеной, увенчанной колючей проволокой.

— Мне? — жалобно как-то переспросил парикмахер. — Целую неделю? Но зачем?

— Что значит: «зачем»? — удивленно переспросил лейтенант. — Вам надоело жить?

— Не жить, а ждать смерти. И не надоело, а страшно. Еще целую неделю ждать гибели.

— Но зато жить. Вы сами этого хотели.

— Жить в ожидании смерти — вы называете «жить»? Я и так жду ее уже два года. По трем лагерям прогнали. Представляете: два года ожидания смерти?! Изо дня в день, — тихо, бесстрастно говорил Юзеф, совершенно не радуясь этому известию. — Когда так долго ждешь ее, она начинает казаться даже желанной. Думаешь: Господи Праведный, поскорее бы это наступило!

— И смерть начинает восприниматься как жестокое милосердие, — неожиданно согласился Беркут.

— Именно так, именно так. Вы очень верно заметили: как жестокое милосердие. Ибо нельзя вечно жить в страхе перед смертью.

— И все-таки, услышав, что вы зачислены в «ангелы», я попросил обер-лейтенанта...

— Я понял. Это я понял. Спасибо, конечно. Вы добрый человек. Тот, истинный, библейский ангел. Они ведь и святое слово «ангел» испоганили. Озвероподобили. Вы — добрый... Но зачем?

— А ты пойди и откажись, гнида лагерная! — вскипел староста. — Чего ты ноешь?! Тебе неделю жизни подарили. Неделю! Подарили. Другой бы в ноги упал, а он... вша недобитая! Не знаю, правда, с чего это обер-лейтенант вдруг так расщедрился... С чего это он, а, Борисов?

Беркут не ответил. Староста подошел к нему, потоптался за спиной и вызывающе уставился в затылок.

— Что-то я так и не пойму, откуда ты взялся здесь, Борисов? — Молчание и вообще все поведение Беркута уже начало его раздражать. — Не тот ли ты Борисов, что был старшим команды могильщиков? Другого я здесь, в лагере, не знал.

— Не стоит нервничать, Журлов, — спокойно ответил Андрей, скрестив руки на груди и презрительно окидывая взглядом старосту. — Даже если и тот самый.

Журлов на какое-то мгновение замер, потом снова прошелся по блоку.

— Ага, значит, тот самый? — оскалился в неискренней улыбке, садясь на свои нары. — Я-то думаю, почему фамилия такая знакомая? Тот, значит?..

— Ты чего? — настороженно посмотрел на него Юзеф. — Не веришь, что ли? Не видел разве, его сам обер-лейтенант знает?

— А кто сказал, что не верю?! — взорвался староста, подхватившись. — Кто сказал?! Я только спросил фамилию... Потому как знакомая.

— Ты просто так не можешь. Просто так ты не спрашиваешь.

— Заткнись, гнида лагерная! И считай, что ты снова «ангел», понял?! Двадцать четвертый по счету. На завтрашний день. Ишь чего захотел: «неделю отпуска»! Завтра же пойдешь! Комендант тебя быстро на счетах прикинет. Слово скажу — и все!

«Он знал Борисова, — понял Беркут. — Напрасно я громко назвал при нем свою фамилию».

— Не беспокойтесь, обер-лейтенант сдержит слово, — вмешался Андрей, обращаясь к Юзефу. Заступничество поляка тронуло его. — Пока сдержит. А там — кто знает? Вдруг ситуация изменится, вы почувствуете себя лучше...

— Вы — первый человек в этом лагере, у которого хватает сердца и помогать и успокаивать меня, — молитвенно произнес Юзеф. — Спасибо. Все остальные... — осуждающе досмотрел на старосту.

— Что вытаращился?! — озверело пошел на него Журлов. — Такие, как ты, полужиды-полукровки, вообще не должны жить. Санитарная чистка общества. Слышал о такой?!

Он пытался ударить Юзефа, но Беркут успел перехватить его руку и, отведя ее в сторону, съездил старосту по челюсти.

— Можешь считать, что санитарная чистка уже началась, — вежливо объяснил он, когда, осев под стеной, Журлов немного пришел в себя.

23

Сталин внимательно прочел протоколы допросов Меринова, Кондакова и Лозового, отодвинул «Дело о покушении на тов. И. В. Сталина» и, закурив трубку, молча зашагал по кабинету.

То, о чем он только что прочел, поразило его. До сих пор ему было известно шесть или семь случаев «дел о покушении» на него и других членов Центрального Комитета. Но для него не было тайной, что дела эти оказывались наполовину или полностью сфабрикованными, в лучшем случае подогнаны так, что в террористы попадали люди, которые, хотя в душе, возможно, и ненавидели вождя, однако никакой реальной возможностью вложить свою ненависть в пулю или мину не обладали.