— У меня не было выхода.
Алея полоснула ножом мне по левой руке от плеча до запястья.
— Ты еще пожалеешь о том, что натворила. А потом я перережу тебе глотку — точно так, как ты обошлась с моим братом.
Несмотря на боль, я подосадовала, что Алея испортила защитную рубашку Валекса. Вот было мне о чем заботиться!
Она снова занесла нож, готовясь располосовать лицо. Спеша ее отвлечь, я спросила первое, что пришло в голову:
— Ты живешь на плато?
— Да. Мы порвали с Песчаным Семенем и объявили себя новым родом, — сообщила Алея с важностью. — Мы подчиним себе всю страну. И нам больше не придется воровать, чтобы выжить.
— А что вы станете делать?
— Один из нас отправился на поиски магической силы. Когда он пройдет ритуал до конца, то станет сильнее, чем все четверо Магистров Магии.
— Это ты убила Тьюлу? — Она не поняла, о ком речь, и я добавила: — Сестру Опал.
— Нет. Эта забава досталась моему двоюродному брату.
Итак, Алея и Копьеглав из одной семьи. Значит, на поиски силы отправился именно он; я так и думала, оттого и спросила про Тьюлу. На кого же Копьеглав нацелился для завершения ритуала? Собственно говоря, ему подойдет любая девушка, имеющая магические способности, и убийца может сейчас находиться в любом уголке страны. А у нас осталось всего два дня, чтобы его отыскать.
Я невольно рванулась; веревки держали крепко.
Алея усмехнулась:
— Не дергайся. Ты не доживешь до дня, когда Сития будет очищена. Тебе уже недолго осталось.
С этими словами она вытащила иглу и вонзила ее мне в рану на руке. Я вскрикнула.
— Незачем попусту лить твою кровь на тележке. У нас есть особая штука; в ней я могу собрать твою красную жизнь и затем правильно ее употребить. — Алея соскочила наземь.
От кураре боль в руках начала стихать, однако паралич не охватил все тело. Сказывалось действие противоядия. К тому же на Пустоши я могла не тревожиться о том, что сознание окажется подвластно чужой магии; это радовало. Однако я была привязана к тележке и безоружна; никакой уверенности, что мое измученное тело будет в состоянии сражаться.
Я не решилась повернуть голову и поискать свой вещевой мешок с посохом: увидь это Алея, она поймет, что я могу шевелиться. Поэтому я крепко сжала зубы, чтобы не стучали, и велела себе лежать тихо.
Раздался глухой удар, тележка накренилась. Голова у меня поднялась вверх, ноги опустились к земле. Из этого нового положения я увидела «особую штуку», о которой толковала Алея: сколоченная из крепких балок четырехугольная рама. С верхней перекладины свисали цепи с кольцами, подведенные к вороту; с его помощью подвешенного на цепях человека можно было поднять или опустить. Внизу рамы был закреплен металлический таз. Насколько я понимала, он предназначен для того, чтобы в него стекала кровь жертвы.
За этим устройством далеко тянулось ровное, расцвеченное желтыми и коричневыми оттенками Давиинское плато. По сравнению с приспособлением для пыток оно казалось мирным, спокойным, дружелюбным.
Сердце бешено заколотилось. Я старательно глядела прямо перед собой, когда Алея вновь появилась в поле зрения. Она была немного выше меня, и ее подбородок оказался на уровне моих глаз. Она сняла плащ, оставшись в синих штанах и в блузе с короткими рукавами; на ткань были нашиты белые кружочки, точно чешуя. Талию охватывал кожаный пояс.
— Ну как, полегче стало? — спросила Алея, словно и впрямь заботилась о моем самочувствии. — Давай-ка проверим. — И она ткнула ножом мне в бедро.
Я изо всех сил старалась не подать виду, что мне больно. И не сразу осознала, что и в самом деле не чувствую боли. Острие ножа пришлось на ножны моей выкидушки. Ножны так и остались пристегнуты к бедру; есть ли в них нож? Несколько долгих-предолгих мгновений Алея вглядывалась мне в лицо. Стоит ей заподозрить, что я в состояний чувствовать и двигаться, пиши пропало.
— Одежда у тебя удивительная, — проговорила она в конце концов. — Ткань плотная, трудно прорезать. Я ее с тебя сниму да оставлю себе. Будет напоминать о нашей чудесной встрече.
Подойдя к раме, она ухватилась за кольца, прикрепленные к цепям, потянула вниз. Ворот заскрипел, повернулся раз, другой, третий; теперь длины цепей хватало до самой моей тележки.
— Ты тяжеловата — мне не поднять. Хорошо, что брат приделал ворот — с ним куда легче. — Алея разомкнула металлические кольца, предназначенные для моих запястий, широко их раскрыла.
Настала пора действовать. Если ей достанет ума, она замкнет наручники, прежде чем развяжет мне ноги. А как только руки окажутся скованы, я снова стану совершенно беспомощна. Времени у меня — один миг; приходится рисковать.
Алея разрезала веревку, которая крепила к тележке мою правую руку. Я безвольно уронила руку, надеясь, что давиинка освободит и левую, а уже потом возьмется за цепи с наручниками. Но нет: Алея убрала нож и приготовилась цеплять меня на раму.
Мгновенно сунув руку в карман, я нащупала рукоять выкидушки. Вот счастье: на месте! Алея на миг пораженно замерла, а я выхватила нож, выбросила лезвие.
Рука давиинки метнулась к ее собственному оружию. Я ударила ей в низ живота. Вскрикнув от удивления Алея нацелилась мне в сердце. Ударила. Однако ноги подвели — она пошатнулась, и вместо сердца клинок угодил ниже, под ребра. Алея тяжко осела наземь, скорчилась.
Я ловила ртом воздух, отчаянно стараясь не потерять сознание. Боль рванулась вверх по спине, клещами стиснула сердце и легкие.
Алея выдернула нож, уронила его. Подползла к брошенному плащу, пошарила в кармане и вытащила пузырек с какой-то жидкостью. Открыла его, сунула внутрь палец и принялась втирать снадобье в рану. Не иначе как кураре.
Неловко поднявшись, на нетвердых ногах она возвратилась ко мне. Постояла молча, рассматривая рукоять всаженного мне в живот ножа. Должно быть, она воспользовалась куда менее крепким раствором, раз могла двигаться.
— Вытащишь нож, чтоб разрезать веревки, — умрешь от потери крови, — изрекла она с мрачным удовлетворением. — Оставишь в ране — все равно помрешь. Всяко на плато тебе никто не поможет. И магии здесь нет. — Алея повела плечами. — Не так, как я хотела, но исход будет тот же.
— А ты сама-то — что? — проговорила я, тяжело дыша.
— А у меня лошадь. И мой народ неподалеку. Наш целитель меня излечит, и я вернусь поглядеть как ты издыхаешь.
Она обогнула тележку. Пошелестела чем-то, постанывая, затем подозвала лошадь и ускакала. Стук, копыт стих вдали.
Желтые и коричневые краски Давиинского плато смазались, поплыли перед глазами. Пожалуй, Алея права: мне так и так умирать. Но хотя бы она лишилась удовольствия меня пытать. От боли было трудно сосредоточиться и принять решение. Вытащить из раны нож? Или пусть остается?