Причалили уже в сумерках. При этом произошла забавная мелочь, когда сходили с катера. Едва Костя ступил с трапа на настил маленького пирсика, в окружающем мире что-то внезапно переменилось. Костя в замешательстве замер, а через секунду сообразил, в чем дело.
Мир покачивался. Вместе с пирсом, набережной, близкими строениями, небом и горизонтом. Не сильно, чуть-чуть. Такое впечатление, будто Костя не на берег с катера вышел, а наоборот, взошел на борт гуляющего на волнах катерка.
– Что, качает? – участливо спросил капитан.
– Да! – признался Костя ошеломленно.
– Ничего, это нормально, – усмехнулся капитан. – К волне прикачался, теперь на берегу штормит. Не боись, сейчас пройдет.
Прошло, но не так быстро, как ожидал Костя. Еще минут пять он ступал словно по палубе, готовой в любой момент накрениться, хотя под ногами лежала незыблемая двухцветная серо-розовая плитка набережной.
Набережная выглядела очень живописно, и не только из-за плитки. Горели фонари, прогуливались празднично одетые горожане, играл духовой оркестр, голосили торговцы булочками и ситром – Костя даже слегка ошалел от этих народных гуляний. Прямо напротив причала располагалась гостиница; называлась она так же, как и весь городок, – «Авура», «Половина пути». Как выяснилось, именно потому, что располагалась примерно посередке между Харитмой и Халиакрой.
У Кости при виде всего этого, видимо, сделался очень жалобный вид. До такой степени, что Фертье вопросительно поглядел на него и осведомился:
– Что-нибудь случилось?
– Господин советник, – тихо поинтересовался Костя, – а можно искупаться? Я лет десять моря не видел…
Костя ожидал, что Фертье рассмеется, настолько по-мальчишески его просьба прозвучала. Практически «дяденька, позвольте». Но советник веселиться не стал, только выразил легкое недоумение – почему, мол, нельзя? У гостиницы, как выяснилось, даже свой закрытый пляжик имелся, с кафе и кабинками для переодевания, только не прямо на набережной, а чуть в стороне, где побережье покрыто желтым песочком и на некотором отдалении от моря торчат зеленые свечки кипарисов. Более того, Фертье даже вызвался составить компанию Косте. Поскольку отужинали на борту, в гостинице только поселились, задерживаться не стали. Да и то, поселились – громко сказано. Багаж клондальцы с катера не сгружали, за исключением небольшого саквояжа Фертье, видимо, с самыми необходимыми предметами туалета. Зачем, если завтра поутру все равно в путь? Дима, разумеется, рюкзачок прихватил, поскольку являлся ходячим воплощением закона верблюда: «все свое ношу с собой». А Костя сумку оставил – все равно там не было ничего особенно ценного. Банка консервов, пачка галет да стеклянная бутылочка воды с завинчивающейся металлической пробкой. В карманах он оставил только деньги и вскрытое жандармами письмо мастеру Хетауцэ да еще прихватил подаренную Виорелом деревянную зубную щетку и зубную пасту, перед стартом выдавленную из стандартного пластикового тюбика в алюминиевую капсулу из-под кубинской сигары «Ромео и Джульетта».
Пляжик был огорожен, чужих туда не пускали. Море – неожиданно теплое и куда менее соленое, чем помнилось Косте по детской еще поездке в Симеиз и Гаспру. Долго не хотелось вылезать из воды, Фертье и оба охранника давно уже попивали местное вино в почти пустом кафе, а Костя все бултыхался. Когда почувствовал, что подмерзает, – присоединился к ним. Официант прямо у входа на веранду вручил ему огроменное махровое полотенце, вряд ли уступающее размерами простыне. Костя завернулся, рухнул в плетеное кресло, сделал глоток вина и остро почувствовал, что счастлив.
Он не ощущал ничего подобного уже очень давно. Даже с Машкой. Вернее, не так: с Машкой ему тоже бывало очень хорошо, и это отнюдь не сводилось к чистой физиологии, но все-таки то было немного другое. То – радость общения и единства с близким и симпатичным человеком. А сейчас Костя внезапно впитал неуловимую гармонию мира, в котором находился, и почувствовал, что и сам гармонично вписывается в этот мир. Не вообще, а именно сейчас, конкретно в данную минуту – искупавшись в море, глотнув терпкого вина и вслушавшись в теплый летний вечер. В нем, невидимый в темноте, играл духовой оркестр, рядом волны с шипением накатывались на пляж, над головой сияли звезды, слегка приглушенные огнями цивилизации, но все равно безумно яркие и красивые, а в воздухе с басовитым гудением носились большие, со спичечный коробок, жуки.
Вспомнив Машку, Костя тут же почувствовал укол совести: все-таки нужно было ей позвонить. Он и раньше не баловал подругу частыми звонками, раз в неделю отзванивался, не чаще. Обычно инициатива всегда исходила от Машки, и она иногда ласково называла Костю обормотом.
А еще Костя внезапно осознал, что раньше никогда не испытывал подобных уколов совести. Не позвонил, да и ладно, подумаешь, пожурят чуть-чуть обормота, может быть, даже отвесят при встрече шутливый подзатыльник, но потом ведь все равно поцелуют и простят.
Костя закрыл глаза, вспомнил, как это – Машкин запах, жадные и нежные ее губы, шепот в самое ухо, – и стало совсем стыдно.
«Дурак я, дурак, – внезапно подумал Костя. – Она ведь ждала, наверное. Тьфу, что значит – наверное? Точно ждала! О том, что меня выгнали с работы, Машка не могла не узнать. И маме, наверное, уже звонила, интересовалась, куда я пропал…»
Сколько ни растворяйся в общей гармонии мира, а о том, чтобы в собственном маленьком мирке все было складно и правильно, тоже нельзя забывать. Почему-то осознал это и задумался об этом Костя только здесь и сейчас – в далеком чужом мире Центрум. Раньше, что ли, не мог? Странно. Странно и необъяснимо. Впору думать, будто судьба нарочно все подстроила так, чтобы он угодил в дальние дали и наконец-то задумался о близких людях.
Костя тихо чертыхнулся и поклялся сам себе: первое, что он сделает, вернувшись в Вологду, – это позвонит Машке. И, черт возьми, устроит ей праздник – что мешает открыть ход в степь и подарить ей вечер лета, тепла и моря? И это не просто пустое обещание, Костя твердо знал, что вернется – и позвонит. И будет с ней, не важно, на море или дома, в Вологде, это, в конце концов, вторично. Главное – чтобы вместе.
И его странным образом отпустило – стыд если не улетучился без следа, то перестал безудержно глодать душу.
В кафе у моря просидели еще с полчасика, Костя как раз обсох и согрелся. Потом вернулись в гостиницу; Дима уже залег почивать. В номере напротив старательно бдил третий охранник: у него даже входная дверь была распахнута настежь.
Уснул Костя, как и вчера, очень быстро, практически мгновенно.
Растолкали его ни свет ни заря. За окном было еще темно, небо если и посветлело, то лишь самую малость. Дима уже сидел на высокой кровати, свесив ноги, позевывая и поигрывая затекшими плечами. У Костиного ложа склонился один из клондальцев и терпеливо пихал не желающего просыпаться Костю в бок.
– Подъем! – объявил он, увидев, что Костя наконец-то разлепил веки. – Пятнадцать минут на умывание-одевание, и отходим. Завтрак на катере.