Тимофей Выходец слушал и лишь поражался тому, сколь разумно и дальновидно влюбленная в него рижанка рассказывала о планах короля и его наместника. Незаурядный ум Марии очаровал его, и Тимофею показалось, что он любит эту русскую немку сильнее, чем прежде.
— Да откуда ты и это знаешь, краса ненаглядная?
— Слышала, не только от пьяных в своем трактире, слышала, что в городе говорят. А когда этого показалось мало, я зашла к Генриху Флягелю узнать, о чем думают рижские патриции.
— Да это же опасно!
Тимофей снова встревожился за эту женщину, которая рисковала ради него. Захотелось ласково обнять ее и попросить больше так никогда не делать, но Тимофей, хоть и был нетрезв, сообразил: Маша обидится, но сделает все равно по своему.
— Отчего же? Никто не обратил внимания, что я заходила к достопочтенному купцу, а Флягель был только рад меня видеть. Всё спрашивал, нет ли вестей.
— Вести есть. Но к Флягелю я пойду сам. Не надобно, чтобы тебя слишком часто видели у его дома.
— Как скажешь, милый.
Поняв, что всё необходимое уже сообщено, Мария повернулась на постели к стоявшему у кровати комоду и одним дуновением погасила три свечи…
Тимофей сбросил в темноте одежду лег на постель, усталый и нетрезвый, и вдруг почувствовал, что у него слипаются глаза. Собрался с силами, пробормотал:
— Сейчас, сейчас, — намереваясь ласкать манящее женское тело, но Маша снова погладила его по голове:
— Спи сейчас. Успеешь еще натешиться.
Тимофей собрался возразить ей, но заснул. Рядом с Марией ему спалось хорошо и спокойно. Снилось, будто попали они с Машей в Кремль и царь Борис Годунов хочет наградить ливонку золотым кольцом с изумрудом, но кольцо почему-то упало, стало катиться по полу, и ни царь, ни Тимофей никак не могли его поймать. Кто-то держал его руку и не давал схватить кольцо. Тимофей напрягся… и обнаружил, что лежит на кровати — наступило раннее утро, а Мария осторожно гладит его по руке. Он тут же в ответ погладил женщину, но не по руке, а по обнаженной груди. Ощутил, как призывно твердеет ее сосок, услышал учащенное женское дыхание и без промедления повалил любовницу на спину…
Одним разом Тимофей не ограничился. После вторых объятий решил немного полежать спокойно и вновь заснул. Проснулся от того, что уже одетая Мария трясла его за плечо. Озорно сказала по-русски:
— Вставай, засоня! Завтракать пора!
Вместе с возчиками Тимофей подкрепился приготовленной самой хозяйкой огромной яичницей с салом (такой гигантской, что хватило на всех), выпил кружку доброго рижского пива и сделал то, что собирался сделать еще вчера, если бы ни был таким усталым и ни выпил так много хмельного напитка.
Подойдя к своему походному сундуку, ухарь-купец достал из своего дорожного сундука соболью шубу и накинул ее на плечи Марии. Та только охнула от изумления. Надо сказать, что Тимофей потратил всю прибыль, полученную от недавней поездки в Нарву, чтобы сделать любимой такой подарок. И рижанка поняла цену дара:
— Тимотеус, я не могу, мне не пристало носить такое дорогое одеяние!
Чтобы пресечь споры, русский разведчик многозначительно сказал:
— Государь Всея Руси щедро награждает слуг своих.
Мария охнула второй раз. Тимофей подумал про себя: невелика ложь. Знал бы Его Царское Величество, как заботливо собирала сведения эта женщина, может, еще не так бы ее наградил:
— Право же, когда ты будешь выходить на улицу в праздник, не будет горожанки краше тебя.
И по тому, с какой гордостью сказал это купец, проницательная Мария догадалась: а ведь не царская это шуба. Без раздумий она ответила:
— Каждый раз, надевая ее, буду вспоминать тебя, Тимотеус.
Рижанка, конечно, понимала: не придется ей щеголять в соболях. Хоть и не раз бывал в Риге купец Выходец, а не разобрался: в городе существовали строгие правила, кто какую одежду вправе надевать. Многие латышки не имели в городе прав гражданства и, как негражданки, не могли носить даже простенькие шубы. Немецкая трактирщица Мария (никто не помнил, что она — русская) имела больше прав. Но не настолько, чтобы щеголять в собольей шубе. Это могли позволить себе только супруги рижских патрициев. Но зачем говорить о таких неприятных вещах милому Тимотеусу? А шубка в сундуке полежит, целее будет.
Вскоре купец поспешил по делам. Тимофей Выходец здраво рассудил: Генрих Флягель может подождать, а вот река Даугава ждать не будет: покроется льдом — и продавай лен за бесценок. Поэтому, первым делом, русский купец приступил к поискам Франца Ниенштедта. Пожилой немецкий купец укорил его:
— Как вы рисковали, Тимотеус! Буквально завтра из Риги собирается отплывать мой знакомый голландский шкипер. Если бы он был уже в пути, я не согласился бы покупать лен по обычной цене. Кроме того, на обратном пути вы можете замерзнуть и заболеть горячкой. Даже в молодости следует быть рассудительнее и не пускаться в столь опасный путь.
«Так ведь не по своей воле я отправился в немецкую землю, а по царскому повелению», — мысленно возразил ему Тимофей. Но объяснять истинную причину своего позднего появления в Риге, конечно же, не стал.
Впрочем, Выходец был благодарен пожилому немцу за заботу о своем здоровье и польщен, что его назвали молодым человеком. Сам Тимофей, увы, давно уже не считал себя таковым.
Продав лен, Тимофей вернулся в трактир и с аппетитом принялся за обед. Мария расстаралась пуще прежнего: угощала его жарким из рябчиков, копченой олениной, бужениной и отменным ежевичным пирогом. Нет, нигде на всем белом свете Тимофея так вкусно не кормили, как в Риге!
Пока Тимофей ел, он рассказывал о том, как удачно заключил сделку с бургомистром Ниенштедтом. Только Тимофей отобедал, как тут же пришел приказчик Франца Ниенштедта. Купец вышел с ним во двор и велел возчикам отвезти лен к дому бургомистра. Приказчик, знавший русский, взялся показывать дорогу.
— Раз так, езжайте без меня, — громко сказал Выходец. — Захотелось вздремнуть после сытного обеда.
Приказчик не воспринял как должное, необычное для рижан желание господина купца поспать в середине дня. Но остался невозмутим — у богатых свои причуды.
Тимофей поднялся в свою комнату на втором этаже и занялся привычным для себя делом. Ловко состриг отросшую после летнего приезда бороду, побрился и переоделся в немецкое платье.
Собрался уже уйти, но тут вошла Мария.
— Ой, Тимотеус, какой ты необычный! Но таким ты мне тоже нравишься!
Она крепко поцеловала своего мужчину. После чего вдруг спросила с тревогой:
— Ты к Генриху Флягелю?
Тимофей не стал бы ей ничего объяснять, ибо придерживался простого принципа: в его деле, чем меньше человек знает, тем лучше Выходцу спится. Но Мария была в тот момент так хороша, а ее поцелуй столь многообещающ, что Тимофей признался: