Напуганный грозным тоном бургомистра молодой человек начал путанно, но честно объяснять:
— Я так надеялся, я так мечтал, не спал ночей… А она предпочла мне этого приезжего и грешит с ним!
— Не понимаю, чего ты хочешь? Мария ведь тебе, скорее, в матери годится, чем в жены.
— Ну и что?! Женившись на ней, я бы перестал быть презренным слугой и стал бы уважаемым трактирщиком — хозяином постоялого двора. И уж со мной эта красавица не жила бы во грехе, а честно исполняла бы свой супружеский долг.
Никлаус Экк услышал в интонациях Ганса нечто такое, что позволило сделать вывод:
— А ведь ты не только ради трактира и постоялого двора хочешь жениться на ней. Неужто эта немолодая уже вдовушка так хороша?
— О! Я… А она… — лишь бессвязно высказался совсем растерявшийся Ганс.
— Запомни, тот кто предает любимую женщину, не внушает доверия, — строго сказал бургомистр.
Рыжебородый доносчик сделался красным, как рак.
А бургомистр продолжил выпытывать:
— Кроме того, я теперь не понимаю, чего ты хочешь? Ты ее любишь?
— О, да!
— И хочешь предать ее в руки палача за то, что она предпочла тебе другого мужчину. Так кого же ты любишь: ее или себя? Отвечай!
— И ее и себя, — выкрутился слуга.
— Значит, ты желаешь, чтобы я отдал Марию в руки палача Мартина Гуклевена, а тот бы догола раздел ее, быть может, даже изнасиловал, а затем бы мучил: переломал ей кости, после чего отрубил бы ей голову. После всего этого ты никак уже не сможешь обладать ею, а также лишишься своего места в трактире, и у тебя не будет никаких шансов, женившись на даме, стать хозяином постоялого двора. В результате, ты потеряешь возможность сблизиться с ней, дурачок!
Казалось, стать еще более красным, нежели таким, каким Ганс был минуту назад, невозможно. Но шпиону это удалось. Рыжая бородка, щеки, похожие по цвету на сок свеклы, растерянные бегающие глазки… Ганс уже ничего не отвечал, а только подобострастно молчал, пока Никлаус Экк методично показывал слуге трактирщицы, насколько тот глуп, зол и подл.
— Итак, ты хочешь добиться, чтобы твоя любимая женщина умерла мучительной смертью. Странное желание, конечно, но это дело твое. Однако запомни, известные тебе тайны могут быть открыты только по моей воле. Поэтому еще раз повторяю: всё, что ты рассказал мне, должно оставаться секретом. Я же и эти сведения использую на благо Риги. Ступай, тебя уложат спать в комнате для слуг. Да, вот тебе плата за службу.
Бургомистр протянул доносчику серебряный талер.
После того как рыжебородый Ганс удалился, пожилой бургомистр еще долго не ложился спать. Он сидел в массивном кресле с подлокотниками, смотрел на догоравшую свечу и напряженно думал. Наконец хозяин города загадочно изрек:
— Значит, будет так! Что же, и это тоже хорошо.
Сказав это, бургомистр взял подсвечник со свечей и направился в свою спальню…
На протяжении мили перед крепостной стеной нельзя было строить никаких строений, запрещалось сажать деревья. — Прим. авторов.
Ныне восточная область Латвии — Латгалия.
Так выпячивать свою роль в заговоре было со стороны вдовы совершенно неконспиративно. — Прим. авторов.
Афанасий Иванович Власьев степенно шел по самой большой в Европе площади. Позади оставался огромный собор святого Варфоломея с наиболее высокой в Богемии готической башней, впереди из трактиров на другой стороне площади звучала музыка: горожане — чехи и немцы веселились в выходной день. А на самой площади шел бойкий торг.
Всё было не так, как на Руси: и развлечения народа, и поведение женщин, и судьба страны, и отношение к дипломатам, даже выпивка. В Москве иностранному послу предоставляли дом, кормили на убой, за ним повсюду следовала стража. Дипломату объясняли, что стрельцы нужны для охраны и почета, сами же они внимательно следили, чтобы посол и его люди не шпионили, не вели недозволенных тайных переговоров с боярами. В Империи Габсбургов посол мог ходить, куда угодно, никто на него и внимания не обращал. Проблема была совсем в другом: питаться приходилось за свой счет, жилье снимать на постоялом дворе. А цены были очень высоки: на долгое житье денег не напасешься. Между тем, Власьев ощущал, что ему придется в этом краю задержаться надолго.
Иным здесь, как уже говорилось, было всё, включая политику. Если на Руси привыкли бороться за независимость страны, до сих пор гордились тем, что сбросили татарское иго да покорили Казанское и Астраханское ханство, то жители Богемии вольготно чувствовали себя под властью австрийского императора Габсбурга — правителя Богемии, Моравии, Словакии, Силезии, Венгрии, Словении и ряда других земель. Им не требовалось одержать военную победу, вместо этого они просто очаровали императора Рудольфа II. Причем настолько, что он бросил родную Вену и перенес столицу в Прагу. Лишь страшный мор заставил его покинуть город на Влтаве. Но в Вену император не вернулся, а переехал в уютный чешский Пльзень, один из самых необычных городов Европы.
О, как он отличался от других европейских ремесленных центров с их узкими улочками и кривыми переулками! Улицы в центре Пльзеня были только прямыми, пересекались друг с другом тоже только под прямым углом и выходили на гигантскую площадь, на которой пиво по воскресеньям лилось рекой. И не удивительно. Если чешский город Яхимов прославился созданием талера, монеты, которую ныне использовало пол-Европы, то Пльзень был известен на всю империю плзеньским пивом. Легкое, приятное на вкус, оно веселило и не сильно пьянило.
Конечно, Пльзень был слишком мал для того, чтобы претендовать на роль столицы. Почему же император выбрал именно его? Не потому же, что здесь было хорошее пиво, а рядом находился бывший дворец чешских королей. Владыка сотканной словно из лоскутков империи, Рудольф II, в сущности, не ощущал ни своей национальной принадлежности, ни чувства родины. Возможно, ему казалось, что одним своим присутствием он делает любой кусочек территории империи родным себе.
Афанасий Власьев равнодушно прошел мимо представления, где бродячие артисты ставили какой-то спектакль. Зрители веселились, хохотали, но дипломат не понимал, над чем они смеялись: посол владел немецким, но не знал чешского языка.
Одетый в дорогое немецкое платье, Власьев степенно прошел через всю площадь и зашел в один из многочисленных кабачков. Заказал пиво и к нему кнедлики с капустой. Напрашивался, конечно, другой заказ, столь популярный в Пльзене — жареный гусь с красной тушеной капустой. Расторопный трактирный слуга, похоже, даже удивился, что столь богато одетый господин не заказал ни гуся, ни супа, а ограничился дешевыми кнедликами. Но Афанасий Власьев вынужден был, как уже говорилось, считать деньги. Хорошо еще, что догадался, уезжая из Москвы, отказаться от большой свиты, которую предложил ему дьяк Посольского приказа Щелкалов. Только потом понял Власьев: не удружить ему хотел Василий Яковлевич, наоборот. Предполагал трудолюбивый, но завистливый глава российской дипломатии, что миссия Власьева может затянуться, и хотел оставить его за границей совсем без денег, навязав большую свиту. Хорошо, что Власьев отказался. Хорошо и то, что в сундук положил даже не соболей, а горностаев. На границе никто с него пошлины не требовал, сундук таможенному досмотру не подвергал — все-таки не купец какой-то, а Его Превосходительство, чрезвычайный и полномочный посол. А как прибыл дипломат в Пльзень, так велел верному слуге Федору нести горностаев на площадь и продавать. Денег получили столько, что очень экономно можно было дожить хоть до лета и вернуться домой. Но только, если очень-очень экономно. Потому и не заказал Афанасий Иванович гуся, а закусывал недорогое пиво кнедликами с капустой.