Ее оскорбления заставляли поляка страдать. А услышав слово «трус», он с яростью выхватил саблю, после чего в нерешительности остановился.
— Вот, трус! Как ты воевал? Не удивительно, что дезертировал, ведь не можешь даже ударить по шее беззащитную женщину. Ну, собери хотя бы остатки мужества! Я не боюсь, а ты трясешься.
Адам Якубовский зажмурился и с размаху ударил ее саблей по шее. Из раны на шее обильно пошла кровь… Умирая, молодая женщина прошептала:
— Я знала, что сумею не дать тебе осквернить себя, мерзкая гадина! Тебе не понять, что для порядочных людей честь дороже жизни…
«Майя умерла быстро. Я видел, как мой господин, словно невменяемый, вышел из пещеры, спустился к лесу и бродил там. А затем повесился на перевязи своей сабли. Он проделал всё так внезапно, что я не успел ему помешать. Сам я испугался и не знал, что мне делать», — закончил свой рассказ Петерис Скудритис.
— Теперь я буду решать, что с тобой делать! — сурово сказал судья.
Воцарилось молчание, настолько все были потрясены мужеством и благородством Турайдской Розы. Воистину, отчим воспитал ее так, как подобает воспитывать дочь дворянина!
Наконец, судья вспомнил о Викторе.
— Ты свободен, Виктор Хойл! Прости нас.
Садовник удивленно посмотрел на него:
— Что? О чем вы вообще?! Вы что не понимаете, Майя умерла… — с этими словами он сел на холодную землю и зарыдал…
Потрясенные этой трагедией русские возчики спешили покинуть прекрасный сигулдский край. Вечером, когда холмы вновь сменились лесом, Степан сказал Тимофею Выходцу:
— Что за земля?! Повсюду насилуют женщин, убивают. И продукты очень дорогие. И холодно. Вернемся в Псков и больше я сюда ни ногой! Стану товары в Москву возить.
Холодное красноватое солнце уже медленно опускалось за горизонт. Купец Выходец подумал: «На что это Степан надеется? При таком неурожае и на дороге Псков-Москва ужасов может твориться не меньше, чем здесь»…
Ванда Комарская нехотя поднялась с постели — ведь она залезла под одеяло, чтобы хоть как-то согреться. Наступление весны не принесло тепла. Начало марта сопровождалось снегопадами и метелями. А ехать в лес, чтобы нарубить дров для растопки печей, было некому. Слуги разбежались две недели назад, после того, как здоровенная кухарка Моника объявила, что мука кончилась и в доме осталось лишь немного овощей.
Дура-кухарка была неправа. Как можно было забыть, что пани Ванда припрятала часть сала в маленьком погребе, где раньше хранилось вино? Так что в доме оставались не только овощи, но и сало. Овощи пани Ванда ценила особенно. Образованная женщина знала, что при нехватке продуктов, если нет овощей, зимой может настичь болезнь, при которой кровоточат десны и выпадают зубы. А кем будет очаровательная Вандочка без зубов? Беззубой старухой. Ей это надо?!
Итак, вечером дура-кухарка объявила, будто еда кончилась, а утром в доме исчезли слуги. Ни кухарки, ни кучера Марека, ни истопника. Остался лишь Яцек, который за последние два года подрос, возмужал и, как подозревала пани Комарская, был до безумия влюблен в свою помещицу. Отчего и не бросил ее, решив, видимо, лучше благородно умереть, но рядом с высокородной пани Вандой. Точно влюблен! А если не так, почему большой, здоровенный мужик и не смотрит на деревенских девок?
То, что происходило в деревне, казалось предвестием Апокалипсиса: еще начало весны, а померла уже треть крепостных. Некоторые люди в отчаянии просто ложились на печку и не вставали, говоря: нет сил. Так и лежали, пока не гибли. Выжившие же ослабли настолько, что с трудом закапывали мертвых в мерзлую землю.
Узнав о бегстве слуг, пан Анджей Комарский не очень-то и горевал:
— Так нам самим теперь хватит еды до начала лета, когда появятся крапива, щавель и другие растения.
Пани Ванда рассердилась:
— Да куда они убежали?! Без нас скорее умрут, чем с нами.
— А почему я должен думать о каких-то хлопах, не сумевших собрать урожай. Тут самим бы выжить, ты что этого не понимаешь, дура!
В последнее время пан Анджей часто бывал с нею груб. Вечно пребывавший в плохом настроении, владелец имения постоянно жаловался на боли в спине, на хромоту (нога так и не зажила нормально после перелома). Постоянно доказывал Ванде, что она глупа, свой супружеский долг выполнял редко, неохотно и плохо. Спали они теперь в разных комнатах, а на на предложение очаровательной женщины вместе поспать, Анджей порой советовал супруге пойти встать перед иконой и помолиться, после чего все блудные мысли сойдут на нет.
Когда Ванда выходила замуж за пана Комарского, он казался и ей, и ее родственникам сильным мужчиной средних лет. Теперь же она поняла, что муж стремительно стареет. Такая вот семейная жизнь…
Еще осенью пани Ванда предлагала мужу уехать к ее родственникам в Малую Польшу: под Краковом всегда было более теплое лето, а значит, и урожай там был получше.
Пан Анджей тогда набычился, зло посмотрел на нее и произнес:
— Уехать? О чем ты? Здесь я не просто пан Комарский, а себе пан Комарский. А там стану просто приживальщиком!
— Дядя Януш добрый, он тебя не обидит.
— Добрый? А сколько ему лет? Вдруг помрет, пока мы доедем? Нет, я никуда отсюда не уеду!
Второй разговор состоялся в середине февраля, перед тем, как сбежали слуги.
Пани Ванда доказывала:
— Вспомни, что рассказывал пастор Фридрих Энгельке!
— Больше слушай этого еретика, — отмахнулся католик Комарский.
Пани Ванда и сама была католичкой, но это не мешало ей восхищаться смелым пастором, который в столь страшное время ездил по стране и собирал сведения о происходящих ужасах. Он считал: кто-то же должен рассказать потомкам о постигших народ бедствиях. Пастор поведал им, что в Инфлянтах процветает массовое людоедство, что ему известен случай, когда женщина убила сестру и сделала из ее плоти колбасу, что обезумевший отец убил своего сына и угостил брата мясным супом из сынишки, что для кого-то людоедство стало коммерцией: на постоялом дворе некоего Захария Вейса резали, как баранов, одиноких путников, а затем человечину варили и под видом говядины за бешенные деньги предлагали посетителям. «Только в Динабургском уезде уже съедены десятки человек», — с грустью и ужасом говорил пастор. Он называл конкретные имена, фамилии. Так, некий Думп снимал казненных преступников с виселицы и съедал трупы. В одной корчме хозяин варил человечину и по умеренным ценам предлагал посетителям мясные блюда. Мельник Лоренц убил соседа-крестьянина и съел его плоть. Многодетная мать Доротея, обезумев от голода, зарезала трех своих детей и стала есть их мясо с тушеной капустой. Под Краславой голодные крестьяне ворвались в усадьбу помещика Шульте, подвесили его к балке, пытали огнем, пока не обнажили легкие и печень, а затем съели своего барина. Опасно было даже поехать на базар — по дороге одинокого путника могли схватить и схарчить.