Через год после захвата Кипра Папа Пий V задумал союз трех европейских держав с целью противостояния туркам. Венеция, Испания и Папское государство образовали новую Христианскую лигу, или Священную лигу, открыто ставившую целью возвращение контроля над Средиземноморьем и изгнание турецкого флота из Адриатики. По существу, это был Крестовый поход под другим названием.

Морское сражение разыгралось у входа в залив Патрас. Оно получило название Битвы при Лепанто и стало великой победой христианского оружия. Двести тридцать турецких кораблей было потоплено или захвачено, и только тринадцать потеряно европейцами. Пятнадцать тысяч галерных рабов – христиан, вынужденных работать на турецких хозяев, получили свободу. Был еще один неожиданный результат. Битва при Лепанто стала последней, в которой ключевую роль сыграло весло. В позднейших морских сражениях она перешла к парусу. Еще это была последняя битва с абордажем и рукопашным боем; им на смену пришла артиллерия.

После Лепанто, когда венецианские галеры вернулись в родной порт, везя поверженные турецкие знамена, город забыл себя от радости. На заупокойной службе в честь погибших в соборе Святого Марка провозгласили: «Они показали нам, что турки не являются непобедимыми, как мы считали прежде». Господствующим чувством было облегчение. Венецианцы хотели закрепить победу дальнейшими атаками на турецкие войска, но Папа и испанский король не согласились. На следующий год была предпринята весенняя кампания, оказавшаяся неубедительной. Боевой дух оставил Христианскую лигу.

Венеция вернулась к дипломатии и заключила мирный договор с Сулейманом. Кипр был потерян навсегда. Изо всех греческих островов, колонизированных Венецией, только Корфу остался свободен от турецкой оккупации. Но победа при Лепанто придала смелости вождям Венеции. Говорили о возвращении торгового господства на Средиземном море. К руководству общественными делами пришло новое поколение молодых патрициев.

К концу XVI века Венеция могла гордиться собой, пережив и посягательства европейцев, и войну с турками. Она показала себя грозным противником и на войне, и в мирное время. Стабильность ее правительства и лояльность народа остались непоколебимы. Это единственный город в Северной Италии, где не было восстаний и вторжений. Папа сравнил ее с «великим кораблем, который не боится ни судьбы, ни волнения ветров». Тогда и появилось то, что со временем стало называться венецианским мифом. Древность и древняя свобода Венеции прославлены венецианскими историографами; новые общественные здания одели ее в славу. Венецианскую республику, свободную от внутренних распрей и ведомую мудрыми советниками, считали бессмертной. Она превратила себя в город мира, в город искусства. Даже когда ее морское могущество стало постепенно приходить в упадок, Дух города проявил себя иначе – в произведениях Беллини, Тициана и Тинторетто, появившихся, когда влияние Венеции начало слабеть.

Но можно ли говорить об упадке, когда город производит подобные богатства? Венеция просто изменила природу своей силы. Теперь она претендует на то, чтобы поражать – и ослеплять. Когда ее имперское могущество подошло к концу, ей стало жизненно важно впечатление, которое она производит на мир.

VII
Живой город

Глава 22
Тело и рост

Гуго фон Гофмансталь охарактеризовал архетипический город как «ландшафт, сотканный из самой жизни». Можно ли в свою очередь считать эту «жизнь» подлинно живительной силой? Правильно ли будет допустить, что Венеция росла и приобретала характерные черты в результате воздействия некоего бессознательного начала, которое представляет собой нечто большее, чем механическую сумму обитателей города? Большее, чем просто сообщество людей?

К XVI столетию Венецию часто сравнивали с телом человека, чья «голова расположена на берегу, а часть, что протягивается к морю, представляет собой руки». Кровеносными сосудами этого тела были каналы. Сердце располагалось в городском центре. Так писал в 1549 году Кристофоро Саббадино. Предполагалось, что Венеция как бы смотрит в сторону моря. Джеймс Хауэлл утверждал, что ни один чужеземный князь никогда не приближался к ее сокровенным частям. Где же находились эти «сокровенные части» города? По-видимому, подразумевались Дворец дожей и базилика.

Как бы там ни было, приведенные цитаты лишь подтверждают мнение или интуитивную догадку, что Венеция представляет собой живой организм, который растет и изменяется по собственным законам. Действительно ли она живет и выживает при содействии некоей внутренней, глубинной силы, которую пока невозможно ни объяснить, ни даже описать? Город поглощал острова, которые служили основой его существования, питался благодаря собственной пищеварительной системе, которую составляли каналы и другие водоводы. Все живое стремится к выражению собственной природы, собственного естества; так листья на дереве обретают индивидуальную форму. Точно так же, благодаря смутным инстинктам и постепенному накоплению общественных желаний, росла и Венеция. Именно поэтому каждая часть города – ее топография, состав, местные институты – является отражением целого. Нервные функции города тоже взаимозависимы. Те, кто приезжает в Венецию впервые, не могут не заметить, что у города есть вполне определенный характер. Генри Джеймс, отличавшийся особой чувствительностью в отношении мельчайших деталей, говорил, что Венеция «как будто персонифицирует самое себя, становится почти по-человечески разумной и сознательной, остро чувствует вашу любовь». Джеймсу это казалось безобидным, интересным и немного печальным.

Подчиняет ли город жизни и привязанности людей, его населяющих? Венеция очень стара и настолько опутана обычаями и устоявшимися традициями, что о ее жителях можно сказать: они будто вписаны в сложившиеся ритмы городской жизни. Венецианцев часто сравнивают с актерами, каждый из которых исполняет свою роль. На картинах, изображающих жизнь Венеции, город становится как бы главенствующим персонажем, по сравнению с которым люди кажутся карликами. Нередко приходится слышать мнение, что Венецию нельзя осовременить. Правильнее было бы сказать – она не желает становиться современной. Всем подобным попыткам она станет противиться любыми доступными способами.

На нижней части фасада палаццо Дарио на Большом канале владелец распорядился сделать надпись на латыни: «Джованни Дарио – Духу города». Что же составляет Genius loci Венеции, если таковой действительно существует? Есть ли у нее собственное божество? В других городах поклонение общественным ценностям часто шло рука об руку с обожествлением места и почитанием мертвых. На заре существования Венеции мертвецов обычно хоронили на приходских campo; таким образом новые и новые поколения венецианцев ходили буквально по костям собственных предков. Пожалуй, ничто не способно внушить горожанину большего благоговения, чем возможность оказаться на том месте, где когда-то был основан его приход. Кроме того, присутствие останков придавало более глубокий смысл владению землей в чисто территориальном смысле. Ни один чужак не должен был завладеть землей, в которой погребены родные кости. Не исключено, кстати, что в этом кроется ключ к разгадке происхождения городов вообще. Все они начинались как кладбища.