Теперь крутись сам.
Зачем даются предсказания? Чтобы опустить руки? Вряд ли. Но если Бог велит России пройти через искушения, дело ли императора заграждать путь?
Или пророчества – суть предупреждения? Одумайтесь. Отступите от края. Иначе…
Мысли не давали спать. Мудрено ли, что утром у Николая был усталый вид, резкий голос и неприветливое лицо? Ангел отлетел. И если не всякий еще осознал эту истину, взмокшей шкурой прочувствует, войдя в кабинет.
Вдовствующая императрица как никто понимала сына. Видела она трех царей! Если Никс не перестанет рвать себя в клочья, увидит четвертого. Мать умела заставить уважать свое мнение и, почувствовав натянутую до звона нить между кротчайшим из владык и честнейшим из государей, пресекла непонимание в корне.
После чая выслала всех, оставив у себя в светлой белой столовой, выходившей дверями в зимний сад, только сына и митрополита.
– Что вы скажете, ваше святейшество, скоро ли произойдет слияние Церквей? – Вопрос светский. Совсем во вкусе прошлого царствования. Когда взаимного экстаза ждали со дня на день. Не дождались.
Филарет прикоснулся пальцами к золотой панагии на груди. Чуть покашлял.
– Думаю, настанет время, когда у нас просто не найдется другого выхода. Но то не будут дни радости.
Император заметно вздрогнул. Поднял на митрополита глаза. Кажется, он один только и понял.
– Вот как? Значит, вы не считаете, что Священный Союз сможет спасти мир от потрясений?
Владыка пожал плечами.
– Много было надежд на возрождение народов. Но время, в которое мы живем, – не тихое утро России, а грозный закат Европы. Впрочем, – поспешил Филарет, – продолжаться он может не одно столетие.
– И зная это, как царствовать? – Николай в упор смотрел на собеседника.
– Так же, как и не зная.
Повисла пауза. Мария Федоровна постаралась затянуть ее края, разлив чай и знаком приказав подать засахаренные фрукты.
– То, что мы видели в мятеже, – лишь первый приступ дьявола. Попустительство злу дало ему укрепиться.
Молодой император поморщился.
– В крепости сейчас около двух сотен человек. Причастных к заговору гораздо больше. Не все виноваты. Но все испуганы. Кажется, многие сами от себя не ожидали… Я не могу видеть в каждом врага. Но не могу и любить, как учат заповеди.
Филарет кивнул.
– Любить и прощать надо своих врагов. Бороться с врагами отечества. Ненавидеть врагов Христовых. К какой категории относятся ваши?
Николай опустил голову.
– К разным. Думаю, среди них не так уж много последних.
– Но есть?
Царь промолчал. Как не быть? Однако сделаться палачом…
– Короны без креста не бывает. – Митрополит с благодарностью принял из рук Марии Федоровны чашку. – Взял одно, бери другое.
* * *
Петропавловская крепость.
Не смотря на разговор с Софи Волконской, анонимные письма продолжали обнаруживаться то на ковре, то на туалетном столике. Лиц, заинтересованных в запугивании молодого императора, было достаточно. Целый город. Почтенные с виду люди, крупные сановники, дипломаты, явившиеся во дворец по делу, а также истопники, горничные, полотеры, солдаты на карауле – кто угодно. Вдруг полностью сменить ливрейных слуг или рассчитать поваров и камер-юнгфер не представлялось возможным. К вечеру людской прибой, схлынув, оставлял на паркетах Зимнего белую пену записок с доносами и обещаниями смерти.
В отличие от царя, который деланно смеялся и дергал щекой, Бенкендорф считал, что именно тут можно найти обрывки недостающих следствию нитей. Часть злых шутников действительно издевалась, не имея задней мысли. Другие угрозы явно исходили от иностранных «братьев», связанных с нашими заговорщиками. Кроме того, родственникам арестованных казалось, что, угрожая императору расправой, они облегчают участь своих непутевых кузенов и детей.
Самое неприятное предположение – на воле еще много заговорщиков, вхожих во дворец. Тайное общество куда больше, чем видится из-за допросного стола.
По здравому размышлению Александр Христофорович решил поговорить с Мишелем Орловым и в его репликах – вряд ли дружеских – поискать зацепок. Алексис сделал так, чтобы брата содержали не в самом сыром и затхлом каземате, а перевели в первый номер Кронверкской куртины, где прежде обитал Кондратий Рылеев. Камера – сухая и чистая – выходила одним окном на внутренний двор крепости, другим на Неву. Нижние стекла были замазаны краской, но при богатырском росте узника он свободно любовался перспективой.
– Ты не можешь себе представить, сколько утешения приносит печка, – приветствовал гостя Мишель. Покоритель Парижа стоял на коленях возле чугунной черной дверки и кормил огонек березовым крошевом, отламывая от поленьев кусочки коры с подсохшей древесиной.
– Рад видеть тебя в добром здравии.
– Тот, должно быть, мне здоровья не желает. – Орлов поднялся и отряхнул брюки.
– Тот помиловал тебя для брата. – Бенкендорф без приглашения взял стул и уселся рядом с печью. – Поддерживаешь порядок? Сейчас даже неясно, где спокойнее, в крепости или на улице.
– Поменяемся?
– Благодарю покорно.
Мишель посмеивался в усы и, кажется, был рад визиту.
– Твоим в Москву Алексис все написал. О жене не беспокойся. Она получит приказание ехать в деревню, куда и твою буйную голову доставят, надеюсь, не отдельно от плеч.
– Я должен поздравить тебя: одесную императора. – Орлов картинно поклонился.
– Много чести, мало толку.
– Не прибедняйся. Твоя карьера выстрелила, как ядро из пушки. Все об этом говорят.
– Ты в крепости слышишь столичные сплетни?
Оба засмеялись, и Мишель с тяжким скрипом опустился на просиженную кровать.
– Распорядись чаем.
Бенкендорф постучал в дверь и отдал приказание явившемуся надзирателю.
– Только булки здесь и хороши, остальная пища непереносима, – проворчал арестант. – Ты хотел говорить со мной? Без протоколиста?
– У меня есть несколько вопросов.
– Все, о чем меня изволит спрашивать государь, я рассказываю на дознании.
– Я читал твои протоколы, ты просто издеваешься.
– А ты думаешь, я размякну тут со старым другом и выложу правду до донышка?
Орлов продолжал посмеиваться, но взгляд его стал цепким. Александр Христофорович сделал над собой усилие. Он раздвинул указательный и средний пальцы правой руки наподобие циркуля и положил их на сгиб левой. Мишель мигом утих.
– Ты все еще помнишь?
– Мы были молоды и хотели блага.