Теперь, во всяком случае, было понятно, в какую сторону идти. Бенкендорф двинулся на голос, прошел изящную гостиную с ширмами, обитыми китайским шелком. На них райские птицы порхали над райским садом, где первый человек Адам Кадмон приносил поклонение к ногам Прекрасной Дамы.
Потом спальня с белым угловым камином.
– Матвей Александрович, мне не хотелось бы играть с вами в прятки.
Ни звука. Нетронутая кровать. Портрет маленького розовощекого мальчика. Матюша в детстве. А против него нежный образ – молодая императрица Елизавета Алексеевна, супруга покойного государя, кисти Виже-Лебрен. Руки сложены, голова слегка наклонена вперед. Ни регалий, ни горностаевого меха. Только мягкая, забирающая душу красота. Бенкендорф застыл перед ним, запоздало понимая – вот она, хозяйка волшебной страны с фрески в Гербовом зале. Королева Ордена рыцарей. Вечная, неземная страсть паладина-затворника.
Все в этом доме было зачарованно. Все за семью печатями. Срывать ли их?
– Входи, коли пришел.
На этот раз голос графа Матвея звучал обыкновенно. Да и странно было предположить в человеке нерослом, пусть и ловкого сложения, эдакий густой, утробный бас.
Хозяин стоял на пороге кабинета. Лицо его было бледным. Волосы всклокочены. Сказать по чести, гость не сразу бы его узнал, если бы не чаял застать одного. Кому тут еще быть?
– Боишься меня?
– Нет.
– А зря.
Граф отступил, пропуская Бенкендорфа в кабинет. Видимо, здесь-то он и обитал основную часть дня. Плотные шторы на окнах. Свет сквозь щели. Несмотря на сумрак, щемящее чувство запустения. Грязь и холод.
Чиркнув спичкой, хозяин зажег свечу. Предположение подтвердилось. Паутина по углам. Немытый стакан из-под коньяка. Кружка чаю. Блюдце с какими-то объедками. Запах табака и аккуратные кучки пепла на подоконнике.
– Давно ко мне никто не захаживал. – Сам Матвей выглядел не лучше. Глаза ввалились. Клочковатые бакенбарды торчком. Засаленный халат поверх белой, давно не стиранной рубахи с оборванным кружевом у ворота.
– Да ты, говорят, по гостям стреляешь, – попробовал пошутить Бенкендорф.
– Поделом, – хмуро бросил граф. – Звали их?
– А может, стоило позвать? – Александр Христофорович внимательно уставился в лицо Матвея. – Ты забился в медвежий угол, никому не пишешь. Думаешь, кто-то знает, каково тебе здесь?
– Мне хорошо.
– Плохо.
– Не тебе судить.
Гость и правда не смел лезть в чужую жизнь. Они с Матвеем никогда не были близки. Но вопиющее безобразие не могло не возмущать его склонную к порядку душу.
– Ты болен.
– Абсолютно здоров!
– И можешь выйти из дома?
– Могу.
– Тогда выйди.
Хозяин поколебался.
– Не хочу.
Вдруг его охватила тоска. Он изо всех сил шарахнул кулаком по столу и заревел, как раненый бык:
– Зачем притащился?
Будь на месте Бенкендорфа человек более робкий, он бы отшатнулся назад. Надсадный бас исходил не столько из горла затворника, сколько из его желудка. Солнечного сплетения. Словом, из тела. Точно внутри Матвея сидел кто-то и разрывал его кишки.
– Уходи, – быстро прошептал хозяин побелевшими губами. – Скорее. Закрой дверь. Я буду не в себе.
И снова оглушительный рев потряс комнату:
– Предательство?! Сговор! Я не потерплю измены!
– Беги. – Шепот перешел в свист, и вслед за тем квакающий писк вспорол горло несчастного. – Трусливый зайчик под кустом заткнул понос своим хвостом.
Ни на секунду гостю не пришло в голову, что хозяин издевается. Он смотрел, как бледное, землисто-серое лицо графа наливается кровью. Глаза буквально лопаются от ненависти. Кулаки сжимаются. Еще секунда… Сокрушительный удар отбросил Матвея на другую сторону комнаты. Тот стукнулся затылком о стену и потерял сознание.
Если бы гнусная тварь внутри него ожидала нападения, она бы показала. Она бы ударила первой, как собиралась. Когда минут десять спустя граф начал приходить в себя, он уже сидел на стуле, крепко привязанный снятой рубашкой. Шурка располосовал ее наподобие веревок. Природное благоразумие помешало ему звать слуг, мало ли что.
– На, выпей. – Бенкендорф приложил к губам несчастного кружку с холодным чаем.
Матвей помотал головой. В глазах появилось осмысленное выражение. Он глянул в лицо гостя и облегченно вздохнул.
– Тебе лучше уйти.
– И не подумаю.
– Поздно. Уже слишком поздно. – Жалкая улыбка исказила губы графа. – Я одержим. Это не болезнь, Александр. А если и болезнь, то от нее не лечат.
Шурка осторожно взялся рукой за крестик на шее.
– Есть другие средства.
– Не помогает, – опустив голову, прохрипел Матвей. Спутанные пряди волос повисли, закрывая его лицо, но за ними гость угадал кривую, злую усмешку. – Вон, посмотри, – снова бас, такой низкий, сиплый. – Там на столе, в шкатулке.
Шурка встал и, повинуясь любопытству, открыл ларчик красного дерева, окованный медью. Внутри оказалась крохотная детская рубашка, деревянная ложечка и серебряный крест-мощевик.
– Что это?
– Скорее. – Губы плохо слушались Матвея, голоса не было. – Оботри мне лицо.
Гость повиновался. Казалось, графу стало получше.
– Сорочка святого царевича Дмитрия. Его ложка… – Он указал на бутыль в углу комнату. – Я пью воду из источника Параскевы, здесь поблизости. Мне носят. Чуть легче.
Бенкендорф выплеснул чай прямо на пол, налил воды и поднес к губам Матвея.
– Гадость, гадость, дрянь! – свистящий писк из горла графа повторился. Рот начал кривиться. – Дай картинки! Хотим смотреть картинки и дергать за…
Гость насильно смочил губы Матвея водой. Тот вырывался, но едва она попала на язык, сам потянулся к ней. Стал пить жадными глотками. На его лбу выступили крупные капли пота.
– Что за картинки?
Граф вспыхнул. Как мальчик. Кивнул на шкаф.
– Не смотри. Мерзость. – Потом яростно зашептал: – Уезжай. Я человек конченый. Я сам себя погубил.
Бенкендорфу стало стыдно. Как они могли оставить приятеля в таком состоянии? Мишель тоже хорош! Друг называется. До Москвы не так уж далеко. Добро бы служил. Ведь в отставке. Не нашел времени? Испугался?
Александр Христофорович подошел к шкафу. Это чудовище из прошлого века занимало добрую половину кабинета. В его чреве за стеклянными, размеченными медью спиц дверьми почивали Вольтер и Дидро. Сведенборг и Сен-Мартен. Лакло и маркиз де Сад. Там, на нижней полке, гость нашел пухлую папку французских картинок известного содержания. Некоторые весьма забавные. Но большей частью дрянь. И что хуже – россыпь листочков, изрисованных самим графом. Весьма недурно. Экспрессия. Позы. Фантазия без границ. И на всех лицо нежной нимфы из соседней комнаты. Бедной Элизы, королевы ангелов.