Меж тем гризли, не дойдя до вожделенного «лакомства» всего с какой-то десяток шагов, неожиданно остановился и зашевелил ноздрями, явно что-то вынюхивая. Потом повернулся в сторону валуна, за которым укрылся Алексей Михайлович. «Учуял-таки человечий дух, вражина!» – выругался в сердцах граф. Тем временем медведь, явно уже обуянный гневом, начал раскачиваться на одном месте, нервно прядая ушами и вздыбив шерсть на загривке. Выглядел он при этом отчасти забавно, однако Воронцову было не до шуток. «Пора!» – решил он и, вставив пальцы в рот, пронзительно, во всю силу легких, свистнул.
Медведь, несмотря на внушительные габариты, тотчас резво поднялся на задние лапы, выпрямился во весь свой гигантский рост и стал выискивать осмелившегося его побеспокоить наглого врага уже глазами.
Алексей Михайлович затаил дыхание, тщательно прицелился в область сердца и плавно нажал на спусковой крючок. Оглушительно бабахнул выстрел, и, когда дым рассеялся, глазам открылась страшная картина. Огромный медведь с оскаленной пастью, покрытой пузырящейся розовой пеной, раскинув в стороны лапы с огромными когтями, медленными, но неуверенными шагами косолапил к валуну, за которым укрылся Воронцов. Отбросив ставшее ненужным ружье в сторону, граф поднял с земли томагавк, свою последнюю надежду.
Медведь же, добравшись-таки до валуна, начал со свирепым рычанием царапать его огромными страшными когтями, оставляя на камне глубокие борозды. Воронцов отстраненно вспомнил, что индейские охотники, если им удается убить гризли, чрезвычайно гордятся этим и делают из когтей поверженного зверя ожерелье, которое носят потом на груди либо украшают ими мокасины.
Рассмотрев из своего укрытия красноватые глаза исполина, горящие неукротимой злобой, Алексей Михайлович вспомнил также слова опытных охотников, утверждавших, что нет животного более мстительного, чем раненый медведь. Поэтому, внутренне содрогнувшись, он все-таки решился: подбежал и изо всех сил несколько раз ударил раненого зверя по голове томагавком. Когда же понял, что добить медведя таким способом не получится, выхватил из висевших на поясе кожаных ножен нож и, вспомнив уроки фехтования, сделал резкий выпад, позволяющий избежать ответного удара могучих лап зверя, полосонул лезвием по горлу медведя и отскочил назад.
Валун обагрился кровью, грозное рычание сменилось хрипом. Глаза зверя начали тускнеть, постепенно стекленея. Убедившись, что уши у медведя уже не прижаты, Воронцов направился к «жертвенному» дереву.
Девушка, очнувшаяся еще от резкого свиста, все это время с ужасом наблюдала за битвой белого человека с волосатым чудовищем. Когда Алексей Михайлович приблизился и перерезал стягивающие ее ремни, девушка всем телом прижалась к нему, не сводя широко открытых глаз с поверженного монстра за спиной спасителя.
– Как тебя зовут? – мягко спросил граф, дабы привести индианку в чувство.
– Аркчи, – слабо улыбнулась она.
– Пойдем отсюда, Аркчи. Уманги больше нет и никогда не будет.
Вытерев окровавленный нож о траву, Алексей Михайлович вернул его в ножны и, подобрав у валуна ружье и томагавк, начал устало спускаться вниз по склону. Девушка, которую он крепко держал за руку, долго еще оборачивалась назад, не до конца, видимо, веря в свое спасение.
* * *
Когда Алексей Михайлович и Аркчи вошли в селение, индейцы не поверили своим глазам. Все они слышали последовавший за ружейным выстрелом бешеный рев Уманги, поэтому решили, что белый воин погиб. И тут вдруг – на тебе…
По рядам тлинкитов, ошарашенных возвращением «смертников», прошелестело:
– Не может быть!..
– Оба живы!..
– И даже не ранены!..
– А Алеша-то держит нашу рабыню за руку, – чуть растерянно проговорила одна из индианок, и все женщины многозначительно переглянулись.
– Ничего удивительного! – раздался вдруг громкий голос молодого воина, которому посчастливилось первым прикоснуться к ружью русского гостя в день его прибытия. – Я давно уже понял, что ружье у великого белого воина не простое, а особенное – волшебное! – И он, гордый своим открытием, снисходительно посмотрел на недогадливых соплеменников.
Воронцов тем временем подошел к вождю.
– Все, Томагучи! Вашего злого духа Уманги больше не существует, можете жить спокойно!
Тотчас раздался вздох всеобщего облегчения, сменившийся восторженным гулом, а сам вождь растроганно обнял Алексея Михайловича. Затем, как по мановению волшебной палочки, раздались ритмичные звуки тамбуринов, и воины, быстро образовав широкий круг, начали исполнять воинственный танец победы, празднуя избавление от злого духа.
Когда тамбурины и традиционные возгласы: «Хуг, хуг!..» стихли, Воронцов сказал:
– Я бы с удовольствием взял шкуру этого медведя-исполина на память, чтобы по возвращении домой застелить ею пол своего кабинета, но, боюсь, в одиночку снять ее не смогу. Не помогут ли мне твои воины, Томагучи?
Вождь повернулся к соплеменникам, но те в ужасе отступили назад.
– Так я и думал, – усмехнулся Алексей Михайлович. И постарался успокоить явно смутившегося Томагучи: – Да и черт бы с ней, с этой шкурой! Для меня сейчас гораздо важнее решить другой вопрос…
– Какой, Алеша? – с готовностью откликнулся вождь.
– Скажи, Томагучи, определив Аркчи на заклание злому духу, ты тем самым как бы исключил ее из своего племени. Так?
– Так, Алеша. Только в качестве жертвы ее выбрал совет воинов нашего племени, а не я лично.
– Допустим. Но теперь, когда я отбил девушку у Уманги, может она принадлежать только мне?
– Конечно, Алеша! Ты заслужил право единоличного владения ею!
– Следовательно, отныне Аркчи – свободный человек, а не рабыня? – не унимался граф.
– А-а, теперь я понял, Алеша, – рассмеялся Томагучи, – к чему ты клонишь! – И затем громко и торжественно, обращаясь уже ко всему племени, провозгласил: – Присваиваю Алеше почетное имя – Повелитель Духов! Отныне он может делать в нашем племени все, что посчитает нужным. Это право он заслужил своим подвигом, благодаря которому мы избавились от злого духа Уманги, державшего нас в страхе на протяжении многих лет! Такова моя воля, воля вождя племени!
Индейские воины, потрясая ружьями, поддержали слова вождя громкими возгласами: «Хуг, хуг!..».
– Но теперь, Алеша, согласно обычаю нашего племени, тебе, как обладателю почетного имени, полагается обзавестись татуировкой, – продолжил вождь, когда скандирование стихло.
Представив на своем холеном графском теле непонятные и несмываемые туземные узоры, Воронцов непроизвольно вздрогнул. Если маменька, не дай бог, увидит их, она точно лишится чувств.
– Благодарю тебя, о мудрый Томагучи, за столь великую честь, – дипломатично начал он, – но у нас, белых людей, не принято украшать тела какими-либо рисунками. Поэтому позволь мне отказаться от твоего безусловно почетного предложения. Прошу меня понять и извинить, но я вынужден придерживаться своих, русских традиций и обычаев.