Вспомнив утреннее обещание командира «Булдакова», Кирилл Тимофеевич подумал, что сколько бы ни доводилось ему плавать на разных судах, а все радуется окончанию путешествия по соленой хляби. «Нет, не вышел из меня морской волк, как судьба ни старалась!» А вспомнить если, откуда такая нелюбовь к мореплаванию пошла… Не с того ли вояжа на галиоте «Константин» и с ледяной купели в волнах Ламского моря? Ведь чуть было не пошел тогда молодой Хлебников на корм рыбам… Да не один, а вместе с… «Лучше не ворошить прошлое!»
Словно подтверждая, что время не вернуть, трижды ударил корабельный колокол, извещая экипаж о наступлении истинного полдня. Хлебников тяжело поднялся со шконки, убрал инструкцию в походный сундучок. Ревматические ноги, разнывшиеся после долгого сидения, слушались плохо. Каждый шаг по качающимся под ногами доскам отдавался острой болью. «Старость не радость, горб не корысть», – кстати пришлась поговорка, слышанная в детстве от бабушки.
Выйдя на верхнюю палубу, Хлебников поднялся на ют.
Бриг под крепким норд-вестом шел в пяти-шести милях от берега. Христофор Мартынович Бенземан, стоявший рядом с рулевым матросом, при появлении Хлебникова приложил два пальца к козырьку капитанской фуражки и перестал обращать на него внимание. За время совместного плавания Кирилл Тимофеевич попривык к характеру этого полунемца-полушведа, коий, в соответствии все с той же инструкцией Муравьева, «препоручался под его, Хлебникова, распоряженье». Характер у капитана, надо сказать, был не из легких: суров, неразговорчив. Но Бенземан досконально знал бриг и умело удерживал в повиновении команду. А эти качества в открытом море куда важней умения вести светские беседы! Хлебникову даже нравилось, что капитан неразговорчив. Если верить Бальтазару Грасиану, то «молчаливая сдержанность – святилище благоразумия». Кому, как не командиру корабля, проявлять оное? Порою Хлебникову казалось, что Бенземан открывает рот лишь затем, чтобы отдать короткую команду, вставить в зубы мундштук трубки-носогрейки или приложиться к фляжке с ромом. Но даже в эти блаженные для любого моряка минуты ничего нельзя было прочитать на лице капитана, точно вырубленном из куска базальта.
Вот и теперь, наблюдая за капитаном, который в свою очередь невозмутимо разглядывал в зрительную трубку прибрежные скалы, Хлебников пытался угадать, что тот видит в окуляр. Лицо командира брига оставалось непроницаемым. Неожиданно он протянул подзорную трубу Кириллу Тимофеевичу и молча указал в сторону берега. Но Хлебников разглядел только голые скалы да бакланов, снующих между ними и пенным прибоем.
– Прафо смотреть, герр Хлепникофф!
И тут же в окуляре возникли красноватые бревна крепостного частокола, а над ними флаг – родной, трехцветный.
– Никак, приплыли, господин капитан? – обернулся он к Бенземану.
Что-то похожее на улыбку промелькнуло на лице моряка:
– Ви праф. Дас ист форт Росс.
2
Известный пират Фрэнсис Дрейк, умудрившийся не только не очутиться на рее, но еще и получить звание вице-адмирала Королевского флота Великобритании, прославился в веках тем, что вторым, следом за Фернаном Магелланом, совершил кругосветное плавание и сделал немало географических открытий. В 1578 году от Рождества Христова сэр Фрэнсис первым из европейцев увидел и описал в бортовом журнале часть северо-западного побережья Америки между тридцать восьмым и сорок восьмым градусами, назвав ее Новым Альбионом.
Последователи Дрейка – англичане и испанцы – не сумели закрепиться на этих землях. Первые обосновались на островах Квадра и Ванкувер, вторые – по южному берегу залива Сан-Франциско. Ближе других к Новому Альбиону подобрались молодые Соединенные Штаты: их фактории расположились по реке Колумбии, являвшей собой северную природную границу открытой Дрейком области. Таким образом, когда в 1812 году здесь появились российские первопроходцы, эти земли, формально считавшиеся собственностью Испании, фактически таковыми не были. Равно как и не принадлежали ни одной из цивилизованных держав, так или иначе претендующих на них.
Русские основали здесь заселение, назвав его крепостью Росс. Первый начальник Росса, коммерции советник Иван Андреевич Кусков, докладывал на Ситку главному правителю, что начал строительство заселения «с добровольного согласия природных жителей, которые здесь суть индейцы того же рода, что и в Калифорнии, но непримиримые враги испанцев, которых без всякой пощады умерщвляют, где только встретят. Русским же народ сей уступил право выбрать на его берегах место и поселиться за известную плату, выданную ему разными товарами и по дружескому расположению, которое сохраняется и поныне. Индейцы охотно отдают дочерей своих в замужество за русских и алеутов, поселившихся в Россе. Через это составились уже и родственные связи, о каких другие пришельцы и помышлять не могут».
Это донесение основателя Росса, обнаруженное Хлебниковым в архивах покойного Баранова и старательно переписанное в собственную тетрадь, вспомнилось Кириллу Тимофеевичу, когда он поднимался в гору с преемником Кускова – Шмидтом.
Покинув внизу, на узкой береговой полоске, небольшую деревянную пристань, приезжий и местный начальники шагали наверх, в гору, по широким ступеням, вырубленным в скале еще лет десять назад. Верней сказать, не шагали, а плелись, по-стариковски покряхтывая и незлобиво подсмеиваясь друг над другом. Шмидт и Хлебников – погодки. Обоим скоро стукнет по полвека. Возраст, с точки зрения какого-нибудь столичного жителя, невеликий. Но здесь, в колониях, таких уже к старикам причисляют. Потому как все стариковские болячки налицо: и «рюматизм», будь он неладен, и подагра, и мигрени… Потому-то, хотя ступеней у каменной лестницы всего тридцать две, при подъеме путники пару раз останавливались – дух перевести, а заодно и поглядеть на залив, где покачивался на волнах «Булдаков» и сновали от него к берегу алеутские байдары с грузом.
Тяжело дыша, они наконец выбрались наверх и очутились подле сколоченного из соснового теса магазина компании. Здесь стояли несколько шалашей индейцев помо, перебравшихся поближе к русским из боязни испанских облав. У шалашей носилась индейская ребятня, не обратившая на появившихся белых внимания. Хлебников не стал заходить в магазин: передачу грузов с брига он доверил приказчику – расторопному Павлу Шелихову, внучатому племяннику основателя компании. Самому же хотелось поскорее добраться до заселения и отдохнуть от морской качки, вымыться в бане, обстоятельно, не на ходу обсудить все дела со Шмидтом.
Подошли к телеге, запряженной парой коричневых от пыли волов. Поздоровались с возницей-алеутом в поношенной камлейке и стоптанных русских сапогах. Устроились на этой громоздкой колеснице поудобнее и наконец-то отдышались. Алеут крикнул что-то на своем языке, волы нехотя тронулись, колеса заскрипели.
От залива до Росса расстояние немалое – тридцать верст. Хлебникову не единожды приходилось слышать сетования мореходов и служащих компании, что, мол, Кусков выбрал для заселения место неудобное: с моря к нему не подойти, удобной гавани поблизости нет… Все это так, но Кирилл Тимофеевич с хулителями Кускова не согласен. Понимает: у основателя Росса был свой резон – сделать крепость неприступной для неприятеля. А коль скоро индейцы местные к русским настроены дружелюбно, то таковой мог нагрянуть только со стороны моря. Учитывая это, и приказал первый начальник заселения ставить Росс на неприступном утесе. Океан виден на много миль вокруг, а к укреплению ближе, чем на пушечный выстрел, не подойти.