– Похоже, мной начинает овладевать трусость, – пробормотала Олимпия с отвращением к самой себе.
– Нет, миледи. Надеюсь, это осторожность, а не трусость.
Олимпия открыла глаза и улыбнулась своей горничной Энид Джонс. Скорее даже компаньонке, чем горничной, потому что Энид находилась при ней еще с тех времен, когда они были маленькими детьми. И она знала: Энид говорила то, что думала, – это было видно по ее карим глазам.
– Юная леди нуждается в помощи, и я только что предложила ей себя в качестве защитницы, – призналась Олимпия.
– Мне кажется, по-другому и быть не могло. Но разве это трусость?
– Я слишком стара для подобных дел.
– Если это правда, мне уже пора быть одной ногой в могиле. Я ведь на два года старше вас. – Энид улыбнулась и села рядом с Олимпией. – Итак, что нужно сделать, чтобы помочь этой девушке?
– У меня сложилось впечатление, что мать леди Агаты – прекрасный образчик человеческий низости. Она собирается сбыть девочку сэру Хорасу Миндену, барону Минден-Грейнджу. – Увидев, как побледнела Энид, Олимпия не удивилась.
– Он ведь ей в деды годится. И развратник до мозга костей.
– Вне всякого сомнения. И я боюсь, мать девочки хочет окунуться в глубины этого разврата.
– Но зачем?.. Зачем этой женщине нужна грязь, в которой копошится барон?
– Деньги! Если дорогая мамочка введет Горация в семью через замужество дочери, тогда в ее распоряжении появится новый способ набить мошну.
– Неужели женщина сможет отдать свою плоть и кровь на поругание такому человеку?
– Тебе известно имя моей визитерши, Энид?
– Откуда? Вы же сами встретили…
– Ах, да-да… Так вот, юная дева, которую твой обожаемый муж Пол провожает сейчас домой, – сестра Брента Маллама, графа Филдгейта. – Глаза Энид округлились от ужаса, а Олимпия кивнула: – Вот-вот… Мы говорим о той женщине, что продала в бордель девушку, которую любил ее сын и на которой собирался жениться, – о той женщине, которая сейчас угрожает своей дочери. Конечно, у нас с тобой нет доказательств, что эта женщина приказала убить несчастную Фейт, но только благодаря ее усилиям девочка оказалась в том аду, а потом и в могиле. А дитя с ангельским лицом, которое только что вышло отсюда, – дочь леди Летиции Маллам. Бедняжка!
– Почему же она не обратилась за помощью к брату?
– Не знаю наверняка, пыталась ли бедняжка увидеться с ним, но она утверждает, что несколько раз писала ему обо всем происходящем, последний раз – две недели назад или около того. И никакого ответа. Не было даже записки от него. Она почти уверена, что ни одно из ее писем не дошло до брата. Несмотря на все меры предосторожности, предпринятые ею, кто-то перехватывал ее почту. Между прочим, не так давно распространились слухи о том, что Филдгейт пошел по той же дорожке, что и Минден, идет по ней уже несколько лет – и пока что довольно резво. Когда я видела Филдгейта последний раз, он был…
Энид толкнула хозяйку локтем в бок.
– Почему вы замолчали, миледи?
– Ох, от людей типа Миндена я теряю дар речи. Мысль о том, что молоденькую девушку отдадут Миндену, вызывает у меня тошноту и головную боль. – Олимпия пожала плечами. – Какому нормальному человеку захочется заниматься подобными делами?
– Никакому, я уверена, – согласилась Энид. – Но почему девочка решила, что вы сможете что-нибудь сделать для нее?
– Вообще-то она искала не меня, а Эштона, потому что явно понадеялась на то, что графский друг детства знает, каким образом передать ему весточку.
Олимпия побарабанила пальцами по подлокотнику диванчика. Она могла бы отправить несколько строк Эштону, но ей страшно не хотелось это делать. Его семье пока не следовало возвращаться в Лондон. Так было бы лучше и для Пенелопы, которая опять ходила беременная – слишком скоро после рождения близнецов. Что ж, Олимпии предстояло серьезно поговорить с племянницей о том, как избегать таких частых беременностей. Если потребуется, она и с Эштоном поговорит на эту тему.
– Я думаю, нам нужно держать Эштона подальше от этой грязи, – тихо проговорила Олимпия.
– Лорд Редман наверняка будет недоволен. – Энид принялась собирать чайную посуду.
– Ни к чему сообщать ему об этом. Пенелопе необходимо оставаться за городом, а если Редман надумает поехать к Филдгейту, то она будет настаивать, чтобы отправиться вместе с ним. К сожалению, все члены моей семьи сейчас находятся вне пределов столицы, и все они заняты своими делами.
Энид покачала головой:
– Сомневаюсь, миледи. Ваша семья весьма велика, и наверняка не все ваши родственники уехали из Лондона.
– Может, и так. Только мне сейчас не приходит на ум, кто из них мог бы оказаться под рукой. – Олимпия встала и расправила юбки. – Я должна отправить Филдгейту письмо. И тогда увидим, игнорирует ли он корреспонденцию только от своей семьи – или игнорирует все и всех.
– Вы собираетесь заняться этим делом лично?
– Разве не ко мне лично обратились за помощью?
– На самом деле это не так. Вы просто случайно сами открыли дверь. – Не обращая внимания на хмурый вид Олимпии, Энид добавила: – Я думаю, вам лучше бы сообщить лорду Рэдману, что на горизонте собираются тучи.
– Если удастся придумать, как поставить его в известность, но так, чтобы при этом он тут же не сел на коня и не помчался на помощь другу, – тогда я это сделаю.
– Что ж, понятно… Я слышала, граф Филдгейт перешел в стан либертианцев-развратников. Может, граф пока еще не вывалялся в грязи, как Минден, однако уже близок к этому. Перед ним закрывают двери. Недавно разнеслись слухи, что граф начал совершать обходы домов. Так вот, несмотря на то что он молод, богат и не женат, многие семьи пытаются оградить от него своих дочерей. И мне кажется, что лучше бы эти заботы переложить на плечи мужчин.
– Чушь! – отрезала Олимпия, выходя из комнаты вслед за Энид. – Но надо сделать так, чтобы граф полностью осознал: его сестре грозит опасность.
– А если ему все равно?
Олимпии даже думать об этом не хотелось. Она ведь слышала, как тяжко Брент скорбел, когда обнаружили тело его Фейт. И Маллам представлялся ей тогда нежным и любящим, хотя со временем стал другим. Тем не менее Олимпия не могла поверить, что этот человек, так страдавший когда-то, теперь повернется спиной к сестре и позволит своей матери уничтожить еще одну близкую ему женщину. Более того, Олимпия отказывалась верить в то, что Брент сам себя уничтожил, несмотря на все россказни про его пьянство и амурные похождения. Нет ничего необычного в том, что мужчина пытается утопить свое горе в вине. По какой-то странной причине почти все мужчины считали, что это им поможет. Но графу требовалось совсем другое средство. Война с матерью за счастье собственной сестры стала бы для него тем лекарством, с помощью которого он мог бы преодолеть душевный распад.