— Что предпринимаем? — переметнулся к Курбатову подпоручик Тирбах.
— Подождем несколько минут. У того, что в домике, заканчиваются патроны, — едва слышно ответил Курбатов.
— Может, стоит помочь ему?
— Чтобы выпустить на волю еще одного заматеревшего волка-одиночку… — поддержал его мысль Курбатов.
— Ваша идея. От своих идей отрекаться грешно.
— Вопрос: как ему помочь?
Еще несколько секунд князь колебался. В открытую выйти на горную поляну — означало подставить себя под пули засевшего в домике бродяги. Не объяснишь же ему, кто ты. Но и терять время тоже не хотелось.
— Подпоручик, берете правого. Желательно с первого выстрела. Чолданов, страхуете Власевича.
— Есть.
— Иволгин, Радчук, снимаете ближнего, что прямо под нами.
— Крикливого, — уточнил Иволгин.
Курбатов поднялся и, пригибаясь, неслышно ступая по усыпанному хвоей кряжу, перешел к ветвистой сосне, ствол которой причудливо изгибался, зависая над валунами, за которыми нашел себе пристанище Колзин.
— Он вышиб окно! — предупредил милиционер, находившийся слева от домика. — Собрался прорываться!
Его крик отвлек внимание Колзина, и этого оказалось достаточно. Ухватившись за ветку сосны, Курбатов завис над ним и ударом ноги в висок поверг наземь. В ту же минуту Власевич сразил другого милиционера и бросился вниз, увлекая за собой остальных диверсантов. Третий милиционер попытался уйти по берегу реки, но был ранен в спину и, осев у склада с полуоб-валившейся крышей, жалобно, по-бабьи запричитал:
— Убили! Вы же меня убили! Вы же меня…
— Теперь можешь выходить! — скомандовал Курбатов, когда раненого окончательно угомонили, а Колзина он еще раз оглушил рукоятью пистолета. — Милиционеры тебе уже не страшны!
Домик вновь был оцеплен. Радчук и Матвеев затаились по углам его, контролируя окна и двери.
— А вы кто?! — хрипловатым, дрожащим голосом спросил осажденный, все еще не веря в свое спасение.
— Кто бы мы ни были — тебе повезло! — ответил Матвеев. — Бросай автомат и выходи. Да не вздумай палить! Мы не милиционеры: ни прокурор, ни адвокат тебе не понадобятся.
— Так ведь нечем уже палить! Счастье, что легавые не догадались.
Бродяга вышвырнул через окно автомат, потом пистолет, которые тотчас же были подобраны Радчуком, и вышел с поднятыми руками. На нем был изорванный, прогоревший в нескольких местах ватник, под которым, однако, виднелась гимнастерка.
— Так это вы, ротмистр! — с удивлением воскликнул он, присмотревшись к приближающемуся Курбатову. — Опять вы?!
Заросший, оборванный, он стоял перед диверсантами, словно высаженный на безлюдный остров пират — у своей хижины. В глазах его радость спасения смешивалась с почти мистическим страхом.
— Иисус Христос не поспешил бы тебе на помощь с таким рвением и самопожертвованием, с каким спешили мы, — узнал в нем Курбатов того самого сержанта, которого они взяли в плен и после диверсии на железке превратили в «волка-одиночку». Вот только фамилии вспомнить не мог.
— Что правда, то правда. Я уж думал: все, отбродил свое по лесам-перелескам…
— Зря, — рассмеялся Курбатов, — взгляни, сколько у тебя ангелов-хранителей. Только воевать нужно решительнее. Спасовать перед тремя милиционерами — это не дело.
— Не обучен. Теперь все, с собой берите. Куда мне одному, даже в тайге?
Притащили милиционера Колзина и швырнули к ногам подполковника.
— Все еще жив, — с удивлением объяснил Тирбах. — Что прикажете делать?
Курбатов оценивающе окинул взглядом фигуры Колзина и полуодичавшего сержанта.
— Раздеть и голого — на сосну. Только подальше отсюда. А ты, Волк, — обратился он к сержанту, — быстро переоденься в милицейское, побрейся и вообще, прими надлежащий вид. Отныне ты, — заглянул в удостоверение, — младший лейтенант милиции Дмитрий Колзин. Что, фамилия не нравится? Другое удостоверение раздобудем.
— Но теперь-то я могу пойти с вами? — вновь с надеждой спросил Волк.
— Пока перевоплощайся. Подумаем.
Котловина, в которой находилась эта лесная избушка, напоминала кратер давно угасшего вулкана. С севера и с юга отроги невысоких хребтов смыкались над скалистым ложем реки, создавая некое подобие большой чаши.
Ветры гор сюда не проникали, студеный байкальский туман развеивался между сосновыми вершинами прибрежных кряжей, а зависшее на горном пике солнце светило только для этого затерянного мирка — нежаркое, но достаточно теплое, безмятежно купающееся в синеве небесного океана.
Окунаясь в леденящую купель речной заводи, Курбатов понимал, что вести себя столь беспечно почти на окраине города — равнозначно самоубийству, но все же умудрился несколько раз переплыть образовавшееся озерцо от берега к берегу и потом, стоя совершенно голым между замшелыми камнями, долго растирал почти окоченевшее тело грубым самотканым полотенцем — жестким, словно растрепанная циновка.
Он твердо решил, что должен пройти эту страну, убивая в себе всякий страх. Доверившись судьбе. Не он — его должны бояться. Он пронесется над Европой подобно смерчу. Чтобы при одном упоминании о Легионере враги его трепетали.
Наскоро пообедав японскими консервами, Курбатов с интересом взял в руки газету, извлеченную Тирбахом из планшета Колзина. На первой же страничке ее сообщалось о суде над местными врагами народа. Судили пятерых. Все они объявлены саботажниками и пособниками иностранных разведок.
Подполковнику не раз приходилось читать довоенные советские газеты, и каждый раз его потрясали маниакальность режима, который с такой жестокостью видел врага в каждом, кто осмеливался хоть на минутку усомниться в гениальности вождя всех времен и народов, обронить неосторожное слово по поводу советской власти или имел несчастье происходить не из пролетариев. Впрочем, пролетариев в этом коммунистическом Содоме тоже не очень-то щадили.
— Господин подполковник, позвольте представить: младший лейтенант милиции Дмитрий Колзин.
Курбатов сидел, привалившись спиной к стене избушки и подставив лицо солнечным лучам. Старые бревна вбирали в себя его усталость, и князь ощущал, как тело оживает и возрождается. Увидев перед собой Тирбаха и Волка, — подполковник так и решил именовать захваченного ими в плен сержанта Волком, — он отложил газету и пристально всмотрелся в осунувшееся бледноватое лицо новоиспеченного «милиционера».
— Чего тебе еще желать, Колзин? Отныне ты — офицер милиции. Царь и бог. Все дрожат, уважают и ублажают.
— Надолго ли?
— Эт-то зависит от тебя самого. Как долго сумеешь.
— Теперь я действительно превратился в волка, которому только-то и делать, что рыскать по тайге, — дрогнувшим голосом проговорил «милиционер».