Но реакция Витцлебена оказалась непрогнозируемой. Вместо того чтобы поддержать и развить мысль генерала, он вдруг недоверчиво покосился на него.
— Так что это вы такое организовали, генерал? Новую фронду? Масонскую ложу, состоящую исключительно из генералитета? Вицмундирный парламент?
— Ни то ни другое, господин фельдмаршал.
— Мы ведь уже немало времени потратили на эту нашу беседу под сенью дуба, а вы так ничего и не сообщили мне, — в упор не расслышал его замечания Витцлебен. — Я солдат, Ольбрихт. Если вам хочется играть в политику, то я для этого не гожусь. Политиканов у нас теперь более чем достаточно.
Ольбрихт задумчиво вглядывался в озерный плес. Он-то считал, что разговор давно пора завершать. Но получалось, что фельдмаршал еще только ожидал услышать от него то главное, ради чего пришел и что, собственно, давным-давно услышал.
— Могу лишь повторить то, что уже сказал, — тон Ольбрих-та стал жестким. — Я уполномочен группой патриотически настроенных генералов предложить вам присоединиться и, когда позволит ситуация, принять пост главнокомандующего германскими вооруженными силами. — Ольбрихт замялся, подыскивая точные выражения. — В детали операции, в результате которой фюрер окажется вынужденным уступить власть более дальновидным политикам, вы будете посвящены несколько позже, поскольку они еще только разрабатываются.
— А они меня не интересуют, — с солдафонской прямотой отрубил фельдмаршал. — Мне все это вообще не нужно знать. Вы там что-то затеваете, ну так действуйте.
— Простите, фельдмаршал, так строить наши отношения невозможно. Успех операции будет зависеть и от того, какое участие в ней примете лично вы. Нам понадобится ваш авторитет. Ясное дело, не сразу, а на определенной стадии, когда настанет ваше время вступать в действие.
— Гиммлер-то хоть с вами?
— Что?! — воскликнул от неожиданности Ольбрихт, чуть ли не отшатнувшись от фельдмаршала.
— Я спрашиваю: рейхсфюрер Гиммлер в вашей компании? Или же вы решили, что можете себе позволить держать его во врагах?
— Нет, конечно, мы не желаем видеть в нем врага. Однако честно признаюсь: он пока что не с нами.
— Тогда какого черта? Что вы сможете сделать без Гиммлера? В его руках СС, гестапо, СД, полиция.
— Ну, что касается берлинской полиции…
— А я не о берлинской, я вообще… — вновь раздраженно прервал его Витцлебен. — Гиммлер, Кальтенбруннер, Скорцени… Думаете, эти люди со своими черномундирниками станут ждать, когда за ними приедут крытые машины с вермахтовцами?
— Но заполучить их не так-то просто.
— Стал бы я толковать с вами, если бы это было просто.
— И потом, появление в нашем кругу Гиммлера может совершенно изменить уже сложившуюся расстановку сил. Если
Гиммлер и согласится на отставку фюрера, то лишь в том случае, когда фюрер сам объявит о ней.
— Вы опять о политике, генерал. А я по существу.
— Прошу прощения, но я тоже по существу, — не сдержался Ольбрихт.
— Вы хотели услышать мое «да»? Что ж, вы действительно услышите его. Но лишь в том случае, когда ваши условия примет рейхсфюрер Гиммлер [19] - Что вы умолкли, Ольбрихт?
— Думаю.
— Думать надо было раньше. До того как решились ехать ко мне. Теперь следует действовать. Как вы будете договариваться с Гиммлером — ваши дела. Но фельдмаршал есть фельдмаршал. Я появлюсь только тогда, когда станет ясно, что смогу принять командование вермахтом. И не забудьте, что фельдмаршала в вашем штабе нужно будет встретить так, как следует встречать по нашим, германским, традициям фельдмаршала и главнокомандующего.
«Господи, когда все это кончится?! — взмолился Ольбрихт, покидая виллу фельдмаршала. — Один и пальцем не пошевелит, пока не убедится, что с нами фельдмаршал Витцлебен, другой требует гарантии, что нас поддержит Роммель. Третий вдруг решил, что начинать следует не с Берлина, а с Парижа, с переворота, который должен совершить командующий парижским гарнизоном генерал Штюльпнагель [20] , после чего, получив в качестве мощного тыла французскую группировку войск, можно сразу же повести переговоры с англо-американцами'.. Нет, мы не дотянем до дня икс. Вернее, этим днем станет день нашего ареста. Мы погрязли в торгах. Мы не понимаем, на какую стезю ступили и какой страшной ценой придется расплачиваться всем нам: и тем, кто сразу же сказал «да» и действовал, и тем, кто, артачась, не говорил ни «да» ни «нет», и тем, кто решительно сказал «нет», однако не донес в гестапо… Мы пока что не осознаем, что все мы одной ногой уже стоим на эшафоте».
Из берлинского пригорода Далема, где обитал в эти дни Власов, дорога к Дабендорфу вела через небольшие перелески, очень напоминавшие генералу видения смоленских лесов.
«Смоленские леса», — мечтательно вспомнил бывший командующий второй ударной армией. Недавно ему посчастливилось увидеть их. Это произошло во время поездки на Восточный фронт.
Несмотря на предупреждение немецкого командования о том, что в лесах полно партизан и, кроме того, действуют специально засланные в тыл энкавэдистские диверсионные отряды, он трижды останавливал свою машину на небольших опушках, каждый раз убивая в себе желание уйти в глубь леса. Его просто-таки обуревала дикая мысль: уйти в лес, забиться в чащобу, не думая о том, как жить дальше, что предпринять, кому служить.
— Решились все переиграть? — настороженно спросил сопровождавший его в той поездке подполковник Шубут во время третьей остановки, осматривая генерала откровенно презрительным взглядом. — Поздно, господин генерал-лейтенант, поздно-с.
— Кто знает? — задумчиво ответил Власов. Он ничего не собирался переигрывать. Но и оправдываться перед русским подполковником немецкой разведки тоже не желал.
— В лесах уже прекрасно осведомлены, кто такой Власов.
— Было бы странно, если бы они оставались в неведении относительно того, кто такой нынче этот генерал.
Тогда он так и не признался Шубуту, что вынашивал сумасбродную идею связаться с командованием партизанских отрядов и повести с ним прямые переговоры о переходе лесовиков на сторону РОА. Ему казалось, что это все еще вполне возможно: связаться, провести переговоры и даже убедить партизанских командиров.