– К бою? - переспросил Бессонов, не спуская внимательных глаз с Дроздовского. - В счастливую судьбу верите, лейтенант?
– Я не верю в судьбу, товарищ генерал.
– Вот как? - проговорил Бессонов, вкладывая в эти слова свой смысл, испугавший Дроздовского непонятным значением. - В ваши годы я верил и в бессмертие… Отдаете себе отчет, лейтенант, что ваша батарея стоит на танкоопасном направлении, а позади Сталинград?
– Мы будем здесь до последнего, товарищ генерал! - произнес Дроздовский убежденно. - Хочу заверить вас, что артиллеристы первой батареи не пожалеют жизни и оправдают оказанное нам доверие! Мы готовы умереть, товарищ генерал, на этом рубеже!..
– Почему же умереть? - нахмурился Бессонов. - Вместо слова "умереть" лучше употребить слово "выстоять". Не стоит так решительно готовиться к жертвенности, лейтенант.
Дроздовский отвечал Бессонову чересчур решительным тоном; слушая его, глядел в глаза прямо и преданно, как глядят при докладе влюбленные в старшего командира курсанты в училище. И в то же время он чутко ощутил, что генералу не понравилось что-то в этой его решительной приготовленности к бою, словно бы не до конца естественной. Однако полковник Деев довольно-таки поощрительно подмигнул ему, смеживая рыжие ресницы, член Военного совета Веснин разглядывал Дроздовского с интересом.
– С какой стати вы собрались умирать, товарищ лейтенант? - спросил Веснин, не очень точно отгадывая причину чрезмерной решимости этого с курсантской выправкой командира батареи. - Жизнь-то одна, и второй не будет. Верно? Так лучше настроиться сохраниться, а? По-моему, товарищ лейтенант, смысл каждого боя - это не стать добычей шести пород могильных червей, что и без борьбы возможно. Бой-то идет против смерти, как это ни парадоксально. Разве не это истина?
Но лейтенант Дроздовский не лгал и не притворялся. Он давно и прочно внушил себе, что первый бой много будет значить в его судьбе или станет для него последним. В возможность своей смерти он не верил, как не верит в нее никто, не побывав на краю жизни, не осознав чужую смерть, как собственную, отраженную в другом. И Дроздовский ответил:
– Товарищ дивизионный комиссар, лично я умереть не задумаюсь…
– Вы комсомолец? - спросил Веснин. - Наверно, не ошибаюсь…
– Не один я, товарищ дивизионный комиссар. Все командиры взводов и больше половины расчетов. Комсорг батареи - лейтенант Давлатян…
– Тем более, - сказал Веснин, с улыбкой кивнув Давлатяну, по-детски засиявшему ответной улыбкой. - Вся жизнь у вас впереди. Позавидовать вам искренне можно. Не вечность война продлится. - И отошел к брустверу, где стояли в молчании начальник разведки и командир дивизии.
Теперь никто не обращал внимания на Дроздовского. Полковник Деев, теряя терпение, пошевелив могучими плечами, глянул на ручные часы, затем на южную часть станицы, повел настороженными глазами в сторону Бессонова.
Бессонов сидел на снарядных ящиках, положив руки на палочку, глаза были устало полуприкрыты. Он прислушивался к этому неровному, то далекому, то близкому гудению, которое носил над светлеющей степью рассветный ветер, и на лбу его прорезались две продольные складки, пугающие Деева выражением недовольства.
– Так где ваша разведка, полковник? - спросил Бессонов. - Где она?
– Думаю, что надо возвращаться на энпэ, - ответил Деев, насколько возможно снижая свой звучный баритон. - С разведкой явно что-то неладное, товарищ командующий. Затрудняюсь объяснить…
– Как вы сказали?
По тону командующего можно было безошибочно определить, что вопрос его не обещал ничего хорошего, но Деев договорил:
– Пожалуй, нет смысла, товарищ командующий, ждать здесь разведку.
– Я и не жду ее, - желчно произнес Бессонов. - За такую разведку несут ответственность, полковник, да будет вам известно!
– Рассветает, - сказал Веснин.
Взяв бинокль у пожилого начальника разведки дивизии подполковника Курышева, он с любопытством водил им по зареву, по хорошо видной сейчас станице впереди. Но и без бинокля предметы приобрели объемную очерченность. На батарее - в отдалении и вблизи - проступали лики людей, плоские, серые от бессонной ночи, как маски, и орудия, и бугры земли на бруствере, и кусты над снегом, трещавшие на ветру оголенными сучьями. Была зыбкая пора переломного декабрьского рассвета, переходившего в раннее утро, слабо налитое розовостью на востоке.
И вдруг отчетливо задрожал, начал нарастать вибрирующий по всему горизонту гул, как будто катился по степи гигантский чугунный шар. В тот же миг из зарева взмыли над станицей серии двухцветных ракет - одна за другой, по полукругу - каскад красных и синих светов.
"Вот чего мы ждали!.. - подумал возбужденно Дроздовский. - Это - сигналы немцев… Разве они так близко? И почему они так близко? И что это за гул?.."
А этот новый гул прочно врастал и врастал в пространство между небом и землей. Он уже не напоминал раскатившийся чугунный шар, а гремел издали то слитными обвалами грома, то распадался мощными отзвуками в глубоком русле реки, все надвигаясь и надвигаясь спереди неминуемо и страшно.
Казалось, стала подрагивать живым телом земля. И, точно подавая знаки этому гулу, без конца сполахивались полукругом над станицей серии красных и синих ракет.
"Что это - танки или самолеты? Сейчас начнется?.. Уже началось? Надо подавать команду "к бою"? Я должен действовать немедленно!.."
Усилием воли еще сохраняя спокойствие, не подавая команды, Дроздовский видел, как хмуро провел по небу глазами генерал Бессонов, как сдвинул брови полковник Деев, как остановился в руках Веснина бинокль, наведенный на зарево. Потом Веснин отдал бинокль начальнику разведки, снял неизвестно для чего очки, и, когда обернулся к Бессонову, лицо его, обезоруженное без очков, имело торопливое, веселое выражение человека, сообщавшего неотвратимую новость:
– Идут, Петр Александрович. Черт-те сколько…
Там, среди зарева, что-то засверкало розово и густо, какая-то туча в небе. Она приближалась, шла прямо сюда, на станицу, накатываясь соединенным в сплошной гул звуком моторов, и в туче этой начали выделяться очертания тяжело нагруженных "юнкерсов". Они шли с юга, заслонив зарево, огромными вытянутыми косяками; их было столько, что Дроздовский не смог бы сразу сосчитать. И чем яснее, определеннее видно было, что эти самолеты идут именно сюда, в направлении станицы, на батарею, чем заметнее приближались они, тем жестче, беспощаднее становилось лицо Бессонова - оно почти окаменело. Близорукие глаза члена Военного совета Веснина пристально и угадывающе смотрели не на небо, а на командующего, и его голые пальцы (забыл надеть перчатки, они торчали из кармана полушубка) ненужно терли и гладили о мех воротника очки.