– Симулирует, гад! - определил Уханов. - В плен не хочет. Ошалел от холода. Что он, Кузнецов, сказал - швайн? (1) "Русский, свинья, я умираю, холодно".
– Встать! - приказал Кузнецов и сделал знак немцу стволом автомата. - Штейт ауф! Шевелись! Штейт ауф, ну! Двигайся!
Немец не вставал, конвульсивно поджимая к подбородку колени, он яростно хрипел из торчмя поднятого меха воротника, и тут Уханов, вроде бы удивленно примеряясь, двинулся к нему, взял его за шиворот и с такой озлобленностью дернул вверх, что затрещал воротник, а когда затряс его, приговаривая: "Я тебе покажу "швайн"! - немец закричал мутным, предсмертным голосом. И, как тисками обхватив его, Уханов рукавицей зажал ему рот, а немец по-дурному замычал, извиваясь в его руках.
– Ах ты, гитлеровская морда! Забудешь, что такое "швайн"! Ты у меня папу-маму забудешь!
– Уханов, отпустите его! Вы же задушите его!.. Что вы делаете, мальчики? Мальчики, родненькие!.. - в растерянности, едва не плача, говорила Зоя, поворачиваясь то к одному, то другому. - Почему вы такие злые? Я вас не узнаю, мальчики… - Она повернулась к Дроздовскому, умоляюще схватила его за рукав шинели: - Володя, хоть ты запрети!
– Уйди-и! Что ты вмешиваешься?.. - Он сорвал ее пальцы со своего рукава и отступил на шаг, презрительным оскалом забелели его зубы. - Ненавижу, когда вмешиваются фронтовые… Вон Кузнецова лучше успокой! Он добренький, и ты добренькая!.. Оба Иисусы Христовы! Только пусть все твои мальчики знают, особенно Кузнецов, ни с кем из них спать не будешь! Не надейся, сестра милосердия! После боя уйдешь из батареи в медсанбат! Ни дня в батарее не останешься! Немедленно уйдешь!
Его лицо, измененное гадливой гримасой, стало некрасиво отталкивающим, он отступил еще на шаг и, с злой непреклонностью качнув плечами, так поспешно зашагал вверх по скату, что из-под ног его покатились комья земли.
На самом краю воронки он остановился, постоял несколько секунд и, вырывая пистолет из кобуры, срывающимся голосом прокричал команду:
– Связисты! Взять пленного немца и бегом за мной!
И, не дожидаясь никого, вскарабкался на земляные навалы, исчез за ними в темноте.
Громкая команда Дроздовского сверху прозвучала неумолимо ясно, и связисты вскочили разом, бочком обходя Кузнецова и Уханова, ткнулись неуклюже к немцу, вытянув руки, как если бы с двух сторон зайца ловили.
– Назад, - решительно остановил их Кузнецов, загородив немца. - Взять разведчика - и наверх, за Дроздовским! Немца поведет Уханов! Взять раненого разведчика! - И для убедительности подтолкнул обоих связистов к разведчику - Вот его не донесете - ответите головой! Зоя!
Он должен был ей сказать, что она пойдет рядом с Ухановым, что именно с ним безопаснее будет идти назад к орудию, но наткнулся на ее взгляд - и замолчал. Она не замечала его, не слышала, хотя смотрела на него, теребя варежку на пальцах, а глаза были сухи, нестерпимо огромны, брови изумленно выгнуты, точно она прислушивалась к незнакомой боли в себе, еще не зная, где появилась эта боль.
– Фриц, знаешь, что такое стометровка? Посмотрю, как ты…
Уханов вывел немца на скат и пощелкивал ремнем автомата, поигрывая им, но не говорил Зое ничего, не торопил ее, ожидая.
– Зоя, - выговорил Кузнецов с хрипотцой, - тебе надо идти. Пока тихо. Надо идти. Вместе с Ухановым пойдешь! Слышишь?
– Да, я иду, я сейчас иду. - Зоя, вздрогнув, низко наклонила лицо, пряча его в воротнике полушубка, заговорила со связистами излишне бодро, присев к разведчику: - Пожалуйста, несите осторожно, левая нога ранена. Не сжимайте ее. Пожалуйста, мальчики…
Связисты подняли разведчика и щупающими движениями перехватывали его тело поудобней.
– Вперед, - сказал Кузнецов. - Я догоню вас с Рубиным, если успею…
– Ради Бога, не попадись к немцам… оставайся жив. Догоняй нас, кузнечик, - попросила Зоя, как-то незащищенно и слабо улыбнувшись ему из-за плеча, и он многое отдал бы, чтобы не видеть этой ее насильственной улыбки.
– Ну, фриц, покажи геройство, под руки пойдем. Шпрехен, швайн? (1) - сказал Уханов, с угрозой притискивая к себе немца. - Покеда, лейтенант.
– Вперед, Уханов. Осторожней там.
Кузнецов проводил их до края воронки и лег рядом с Рубиным, следя за ними до тех пор, пока не исчезли они за силуэтами двух бронетранспортеров.
– Вы все внимательно осмотрели, Рубин?
– Почему не верите, товарищ лейтенант? Все оползал на брюхе вокруг воронки. Всю шинель извозил. Замело небось его поземкой, ежели убило. Где искать?
– Ясно, Рубин. Пока молчат, осмотрим еще раз в стороне балки. Возможно, когда выполз, потерял ориентировку, двинул в обратном направлении. Хотя трудно и это представить. По ракетам мог понять, где наши.
– С балкой поосторожней бы. И немцы тут погуливать могут, коль не дрыхнут. Тьфу, напасть! Засыпаю я прямо на ходу, товарищ лейтенант. Наплывает на меня что-то. Сам в холоде, а на веках ровно гири.
– Разотрите снегом лицо. Потрите сильнее.
– Уж без удержу тру Всю рожу как рашпилем надрал, товарищ лейтенант. Сутки не спамши. Часа два прикорнул за ночь.
Они лежали на краю опустевшей воронки, а вокруг уже поредел и побелел в степи воздух; густая тишина сломленной к утру декабрьской ночи наплывала, на обоих застылой неподвижностью непреоборимого сонного часа. И, постепенно охватываемый обманчивостью растворяющего безмолвия, предрассветного покоя, сладкой тяжестью окутывающего мозг, Кузнецов почувствовал, что сознание против воли перестает сопротивляться этой успокаивающей рас____________________ (1) Говоришь, свинья? слабленности в измерзшемся теле - и испугался темного мгновенного забытья.
– Пошли к балке, Рубин! - Он встал и, встав, понял, что не сможет сделать и пяти шагов - после всей бессонной ночи отпустившее вдруг нервное напряжение отстранило опасность, окунуло его в теплый туман секундной дремы. - Пошли! - повторил Кузнецов упрямее и громче и, чтобы как-нибудь вернуть недавнее ощущение реальности, подвигал в перчатках тронутыми обмороженными пальцами, поколотил ими о приклад автомата. - Пошли, пошли! - в третий раз сказал он, звуком своего голоса убеждая самого себя и Рубина в том, что идти им так или иначе придется, что они должны идти к этому краю балки.
– Сейчас я, лейтенант… - Рубин, через силу отрывая квадратное тело от земли, наконец поднявшись на ноги, заглянул в лицо Кузнецову, криво усмехаясь. - Не поимей обиду, лейтенант, на ветру ты шатаешься, а двужильный… Вроде ты завинченный. Над душой насильничаешь? Или себе доказать чего хочешь, лейтенант?..