Book.

Джеральд Фолкнер остановился у крайнего шкафа, открыл дверцы, заглянул внутрь и снова закрыл. Так он двигался, повторяя то же самое снова и снова. Я ничего не сказала, просто стояла, прилипнув к косяку, и следила за ним. Но Джуди спохватилась прежде, чем он добрался до середины.

— Ты стаканы ищешь? Они тут.

И она со всех ног кинулась искать для него лимон и единственный в нашем хозяйстве острый нож, а потом бросилась подбирать с пола упавшие со стола кубики льда. Все это время они болтали без остановки, ни о чем и обо всем: как скоро выдыхаются пузырьки газа в лимонаде, как быстро замерзает вода в контейнерах для льда. Я просто не узнавала сестру. Вообще-то она не болтушка. Взять хоть телефон. Джуди часами может его не замечать. А тут — пожалуйста, щебечет без умолку с совершенно незнакомым человеком!

Ко мне этот Фолкнер обратился лишь раз. Он отодвинул мой портфель на дальний край стола, чтобы убрать лужицу от растаявшего льда. Портфель был открыт, и мои книги торчали наружу — не только «France Aujourd’hui» и «Современная математика», но и книжки, которые я читаю в автобусе и перед сном: «Тысяча самых гадких шуток» и триллер «Кома». А еще — «И точка». Это про больницу, где анестезию делают, как бог на душу положит.

Джеральд Фолкнер постучал костяшками пальцев по переплету.

— Это что, книга о пунктуации? Если так, то автор сам не больно грамотный.

Я не утерпела:

— Жаль, что другая книга не называется Тысяча и одна самая гадкая шутка, — огрызнулась я. — Тогда бы вы смогли предложить туда и вашу.

Ну вот! Я с ним заговорила. Довольно! Я повернулась на пятках и вышла из кухни.

Мама как раз спускалась по лестнице, на ней был блузка с оборками и шикарные бархатные брюки. Я уставилась на нее, а она, неверно истолковав мой взгляд, пробормотала:

— Послушай мне правда жаль, что я пропускаю сегодняшнее собрание.

— Пропускаешь собрание?

Снова он! Прокрался вслед за мной. С подносом и четырьмя пенящимися бокалами, в которых потенькивал лед: я даже почувствовала запах лимона. Мама взяла стакан, который он предложил ей, и улыбнулась в ответ.

— Мы с Китти всегда по четвергам ходим вместе на собрания, — объяснила она. — Вот она и дуется теперь, что я не иду и ей придется одной ехать в автобусе.

Ненавижу, когда люди думают, что знают всему причину. Вовсе я не против проехать на автобусе. Но, конечно, я бы охотнее поехала с мамой, ведь эти наши поездки на автомобиле — единственное время, когда она целиком и полностью только моя. Это самое худшее, что принес нам их развод. Теперь папа живет в Бервике-на-Твиде. И мы с Джуди уже никогда не остаемся один на один с кем-то из них: всегда мы обе либо с мамой, либо с папой. Родители не могут раздвоиться, чтобы одна из нас могла поговорить по душам в саду, а другая в то же время излить свое сердце, сидя на диване.

Я уже собиралась ответить «Ничего я не дуюсь», — но тут Джеральд Фолкнер чуть толкнул меня в локоть подносом.

— Вот, — сказал он, указывая на ближайший ко мне бокал. — Это твой.

Не задумываясь, я взяла стакан с подноса. И мне тут же захотелось себя ударить. Пусть он и расстарался, готовя их, я же решила не брать ничего из его рук! Что ж, по крайней мере «спасибо» он от меня не дождется. Увы, как раз в тот момент, когда мама уже открыла рот, чтобы напомнить мне об этом, Джеральд махнул рукой, словно отметая излишнюю учтивость и тысячи благодарностей, которые, он не сомневался, я была готова излить на него в любую секунду, и произнес так, словно мне уже восемнадцать, а то и больше.

— Я не добавил в твой стакан алкоголь, поскольку был не уверен, что вкус тебе понравится.

Мама так и подскочила. Она никому на десятки миль вокруг не разрешает даже намека на то, что когда-нибудь я вырасту настолько, что смогу зайти в паб и меня не выставят оттуда и не отправят домой спать. Да попробуй кто только обмолвиться, хотя бы просто из вежливости, что я уже вот-вот вырасту из шипучки — уж она терпеть не станет! И тут тоже мама поспешила сменить тему, одернула оборки на блузке, разгладила брюки и спросила нас обоих:

— Нормально?

— Да, — кивнула я. — Нормально. (Я все еще злилась на нее.)

Тогда она повернулась к нему.

— Джеральд?

Он склонил голову набок.

— Мило, — сказал он. — Да что я — сногсшибательно! Ты великолепно выглядишь. Но не могла бы ты меня чуть-чуть побаловать? Надень-ка тот синий костюм с продолговатыми деревянными пуговками, черные блестящие чулки и лакированные туфли с бантами.

Во дает! Я вытаращила на него глаза. Он что, гардеробный извращенец какой? Отец прожил с мамой много лет, но не смог бы описать ни один из ее нарядов, ему проще было бы летать научиться. По правде сказать, думаю, он вовсе не замечал, что на маме надето. Конечно, если она спускалась вся разнаряженная ради какого-то особого случая, он говорил: «Отлично выглядишь». Но попросить ее переодеться в костюм, который ему больше нравится? Вы что, шутите?

А мама? Покраснела, пожала плечами, а потом повернулась и, высоко держа бокал, послушно затрусила наверх переодеваться. Неужели это моя мама?

— Тебе повезло, что сегодня Вечер по заявкам, — прочирикала она с верхней площадки.

Нет! Это не моя мама. Я в ужасе смотрела вслед этому видению, но тут Джеральд Фолкнер обнял одной рукой Джуди, а другой меня и повел нас в гостиную.

Я стряхнула его руку. Он отошел и сел на диван. Джуди устроила себе гнездо в кресле-мешке. А я осталась стоять с хмурым видом.

— Итак, — сказал он, — значит, ты тоже в этом замешана?

Хоть я и понятия не имела, о чем речь, мне показалось, что он обращается ко мне.

— Замешана в чем?

— Сама знаешь, — ухмыльнулся он. — Отряд Вязаных Шапок. «Закройте Электростанцию! Запретите Бомбы!»

«Приехали», — подумала я. Вот и отлично! По мне так просто здорово.

Моя мамочка принаряжается наверху, превращая себя в жеманную куклу Барби ради вот этого мужчины — да она таких типов за версту всегда объезжает! А я тут торчу внизу с политически невежественным неандертальцем.

— Да, я участвую в кампании за ядерное разоружение.

Я это произнесла таким ледяным тоном, можете поверить — холоднее не бывает. Но этот Джеральд Фолкнер словно бы и не заметил. Ему лишь бы высказать, что он сам думает.

— Ядерная энергия — важное научное открытие, — заявил он. — Глупо это отрицать. Не можете же вы его отменить.

— И тиски для пыток тоже нельзя отменить, — огрызнулась я. — И газовые камеры. Но их можно демонтировать. И это необходимо сделать.