Секунда шла за секундой, сердце колотилось с такой силой, что, казалось, его можно было услышать в тишине коридора. Но никаких шагов с лестницы не доносилось. Это немного приободрило шофера, но паника все равно стремительно овладевала его сознанием.
«Надо уходить во двор, – решил он. – Там машина. Уеду, а потом уж буду думать, как вызволить Верочку».
Сердюченко стиснул дрожащие кулаки. Страх подкашивал ноги, мелькнувшую мысль о китайце и Богдане он загнал подальше – самому бы выбраться.
Говорят, что перед лицом смерти вся жизнь человека стремительно пробегает перед его глазами. Ступенька за ступенькой Тарас вспомнил детство, юность, гибель матери, вспыхнувший вдруг пожар революции, а затем Гражданской войны. И, неожиданно для него самого, в его душе разгорелось чувство, пересилившее страх смерти. Это было чувство вины. Раньше удавалось загнать его поглубже, мол, что взять с шофера? Не в ответе он за бесчинства начальства! Но сейчас дремавшая совесть вырвалась на свободу и принялась безжалостно рвать душу когтями.
«Господи Боже! – впервые за много лет Сердюченко вспомнил о Боге. – Это ж скольким людям я смерть привез на своей машине? Господи!»
Конец лестницы приближался неумолимо. Шофер знал, что на последней ступеньке ему придется принять самое трудное в его жизни решение.
Четверо конвойных с винтовками, двое впереди и двое сзади, безразлично вели Богдана с китайцем по промерзшей лестнице во внутренний двор. Судя по тому, что ход был другим, не тем, по которому Сердюченко провел сообщников в вестибюль, этот путь лежал не к автомобилю. Желтый свет зарешеченных светильников отбрасывал под ноги смутные тени, один из конвойных то и дело заходился гулким чахоточным кашлем. Однако под маской страха и обреченности, которые должны читаться на лице заключенного, Богдан прятал радость. Шоферу Дроздова он не очень-то доверял, а самому бегать по управлению в поисках места, где держали подследственных, не было времени. А так удача сама плывет в руки – конвойные быстро и без лишнего шума препроводят куда надо.
Командир конвоя толкнул тяжелую деревянную дверь в конце лестницы, и Богдан сощурился от ударившего в глаза дневного света. От следующей решетки их отделяло только узкое пространство двора – десять шагов, не больше. За прутьями смутно виднелся боец в форме войск НКВД, изнутри охранявший вход в подвал с заключенными.
– Вперед! – подтолкнули Богдана сзади.
Скосив глаза, он заметил слева пулеметное гнездо, устроенное в мешках с песком, – то самое, которое разглядел, выходя из машины. Но теперь было ясно, что именно держал под прицелом озябший от долгого бездействия пулеметчик. В узком пространстве между стенами он мог устроить такой шквал огня, что ни одно живое существо не выжило бы.
«Даже я не спасусь, – прикинул Богдан. – Недооценили мы комиссаров, ох недооценили».
Он прекрасно понимал, что попал в очень невыгодное положение, а если быть точным – в безвыходное. Если сейчас сбить с ног конвойных и рвануть назад, то можно без труда выйти из управления, но тогда Шамхат останется в заключении. Если позволить провести себя за решетку, то назад уже не вырваться – прижмут пулеметом, а потом подтянут силы и ударят в дверь со стороны управления.
Богдан уже давно не ощущал дыхание смерти столь отчетливо, но испугался он не возможности умереть в ближайшие несколько секунд, а того, что не увидит больше Шамхат.
«Все равно вечно мы не сможем тянуть это чертово бессмертие, – стиснув зубы, подумал он. – Так хоть увидимся напоследок!»
Он собрал волю в кулак, загнал страх как можно глубже и негромко сказал по-китайски:
– Бей сразу, как откроют решетку.
– Молчать! – рявкнул чахоточный конвоир и тут же зашелся кашлем.
Лязгнул засов, скрипнула, открываясь, решетка.
– Вперед! – конвойный снова подтолкнул Богдана.
Пахнуло промозглой сыростью. Пришлось шагнуть за порог, хотя вид готовой захлопнуться решетки вызывал у Богдана атавистический ужас, как у зверя, которым, в сущности, он остался и спустя пять тысяч лет. В его мозгу со скоростью молнии мелькнула мысль:
«А если Шамхат не здесь? Что, если женщин держат в другом подвале? Тогда и увидеться не удастся!»
К тому же четверо конвойных, вопреки его ожиданиям, не стали протискиваться в подвал, а остались снаружи, чтобы, в случае нападения на караульного, прикрыть его из винтовок и «маузера» сквозь запертую решетку. Даже если бы удалось забрать у караульного ключ, они бы не дали отпереть решетку изнутри, оставаясь в недоступности, но имея возможность в упор изрешетить беглеца.
Решетка уже начала закрываться, но Богдан пнул ее ногой и тут же со звериным рыком бросился на командира конвойных. Ли одним ударом сразил караульного и прыгнул на помощь Богдану. Караульный закатил глаза и сполз по стене на ступени, ведущие в подвал.
Раньше чем заговорил пулемет, Богдан свернул командиру шею и, выхватив у него «маузер», дважды выстрелил в сторону огневой позиции. Один из мешков с песком плюнул пыльными фонтанчиками, и на землю потекли две песчаные струйки. Почти в тот же миг грохнула первая очередь, пустив пули веером над головами. Грохот был так силен, что в узком пространстве двора от него зазвенело в ушах.
Ли успел уложить двух конвойных, оставив Богдану третьего, но Богдан не стал с ним драться, а просто выхватил винтовку и оттолкнул энкавэдэшника под возобновившийся огонь пулемета. Пробитое пулями тело бойца рухнуло на землю, а китаец с Богданом скользнули в подвальный вход.
– Ты не убил караульного? – спросил у китайца Богдан, когда умолк пулемет. – Надо бы узнать у него, где держат женщин.
Ли принялся колдовать над лишенным сознания телом, а Богдан взял на прицел дверь, откуда вскоре неминуемо должны были появиться поднятые по тревоге бойцы. Ждать пришлось недолго – дверь ощерилась щепами, и сквозь нее полетели пули, угрожающе визжа над головой рикошетами. Но самое страшное состояло в том, чего Богдан не ожидал – послышался звон выбиваемых стекол, и человек десять принялись палить по двору из окон управления.
– Из окон стреляют! – выкрикнул он, стараясь перекричать грохот пальбы.
Пользуясь дальнобойностью и точностью «маузера», он чуть высунулся из дверного проема и снял двух стрелков. Однако тут же начал долбить пулемет, заставив его снова отступить на подвальную лестницу. Гулко рванула брошенная из окна бомба, но кинули ее не прицельно. Поменяв «маузер» на винтовку, Богдан, быстро клацая затвором, взялся обстреливать дверь управления, чтобы подавить засевших за ней бойцов. Стреляные гильзы одна за другой со звоном летели под ноги.
Наконец Ли привел караульного в чувство.
– Где держат женщин? – спросил он, держа кулак перед носом бойца.
– Здесь, в подвале, – дрожа и запинаясь, ответил тот. – По левую сторону. Только вам не пройти. Там, возле камер, еще наш командир с револьвером. Он за следующей решеткой прячется.