И вскоре Николай сообщает матери:
«Я никогда не видел такого хамелеона – человека, меняющего свои убеждения, как он (Витте. – Э. Р.). Благодаря этому свойству характера почти никто больше ему не верит».
В апреле Витте вручает Николаю прошение об отставке, и Николай с удовольствием ему отвечает:
«Граф Сергей Юльевич! Вчера утром я получил письмо ваше, в котором вы просите об увольнении от всех занимаемых должностей. Я изъявляю согласие на вашу просьбу. Николай».
Вера Леонидовна: «Революция умирала… наступила тьма, отчаяние. Интеллигенция ударилась в блуд, в анархизм… Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, это было отчаяние заглянувших впервые в лицо революции. И, увидев кровавое лицо народного бунта, интеллигенция содрогнулась…
Революция оказалась не праздником свободы, но бедствием, как смерч… Но самое страшное, мы чувствовали, неосознанно, но чувствовали: она вернется».
В конце апреля в Тронной зале Зимнего дворца удалившийся от дел Витте наблюдал встречу своего детища – Государственной думы – с царем. «Николай бледен», – отмечает Витте в своем дневнике – царь читает речь:
«Да исполнятся горячие мои пожелания видеть народ мой счастливым и передать сыну моему в наследие государство крепкое, благоустроенное и просвещенное».
Должно быть, Витте усмехнулся, когда услышал эти слова о наследнике. Старый министр все понял. Николай объявил непонимающему русскому парламенту, что наследник получит то, что ему принадлежит… А это значит – старое самодержавие, без конституции. Другими словами, Николай сказал Думе, что он разгонит эту Думу.
Потом был царский прием первых русских парламентариев: в черных фраках, похожие на галок, они толпились среди сверкающих мундиров царской свиты.
Витте предвидел неминуемый конфликт царя с Думой. И верил, что, как всегда, в минуту бедствия Ники бросится к нему.
Он насмешливо записал: «Вошло в сознание общества, что несмотря на мои натянутые отношения к Его Величеству… несмотря на мою полную опалу, как только положение делается критическим – сейчас начинают говорить обо мне». И приписал сурово: «Но забывают одно: всему есть полный конец».
Это была вещая фраза: уже появилась на горизонте новая мощная фигура.
Столыпин был полной противоположностью Витте. Из старого дворянского рода, «свой». Он считался либералом, но это был либерал-помещик. Столыпин знал и любил мужика, как и положено истинному помещику. И видел в мужике будущее страны. Оттого он сразу пришелся по душе царю. Столыпин мог понять его давнюю мечту – «народ и царь».
Была разогнана первая Дума, избрана вторая, но, к своему изумлению, Николай увидел, что ничего не изменилось. Самые спокойные люди, как только выходили на трибуну, немедленно становились бунтовщиками. Речи на думской трибуне будто вызывали в них опьянение.
К примеру – Александр Иванович Гучков, почтенный человек – действительный статский советник, гласный петроградской городской Думы. Столыпин предлагал ему быть министром, но он отказался. В новой Думе Гучков поносил разом всех великих князей…
Покушения продолжались: застрелен усмиритель Москвы генерал Мин…
Взорвали бомбу на Аптекарском Острове – на даче Столыпина. Была суббота, приемный день премьера, его ожидало множество посетителей в комнатах нижнего этажа. Во втором этаже дачи были жилые комнаты, там играли дети Столыпина – дочь и сын.
Трое офицеров вошли в дом. Охранник тотчас заметил какой-то дефект в их военной форме и попытался задержать их. Тогда с криком: «Да здравствует революция!» – один из них бросил бомбу. Все, кто был в комнате, и сами террористы погибли. Сила взрыва была такова, что деревья на набережной Невы вырвало с корнем. Сам Столыпин был опрокинут на пол взрывной волной, но совершенно не пострадал. Под обломками разрушенного дома копошились раненые люди, валялись куски человеческих тел… Там обнаружили раненую дочь Столыпина. Своего четырехлетнего сына Столыпин сам извлек из-под груды обломков.
И в это же время случилось невероятное – царя всея Руси сделали затворником в собственном доме. Николай узнал, что в Петергофе, где он проводил лето, появились террористы…
«Мы сидели здесь почти запертые в «Александрии». Такой стыд и позор говорить об этом… Мерзавцы анархисты приехали в Петергоф, чтобы охотиться на меня, Николашу, Трепова… Но ты понимаешь мои чувства: не иметь возможности ни ездить верхом, ни выезжать за ворота куда бы то ни было. И это у себя дома в спокойном всегда Петергофе! Я краснею писать тебе об этом», – сообщал он матери.
Его тогдашняя жизнь протекала под охраной, без прогулок, в постоянном ужасе за безопасность Аликс и детей – будто репетиция будущей жизни – через 12 лет.
«Агунюшко», «Солнечный Луч», «Бэби», «Маленький человечек» – так они называли своего больного мальчика. И он – отец и царь – не мог защитить его от бомб в собственном доме! В нем произошел переворот. Он должен был отплатить за все муки и унижения. И он должен был сохранить державу – усмирить мятежников, дать покой стране. Этого требовала тень отца, этого требовали Аликс и мать. «Должны быть истреблены чудовища!» – писала она ему.
И он постарался быть беспощадным… Но вряд ли бы ему это удалось, если б рядом с ним не встала мощная фигура – Столыпин. У Столыпина, человека твердого, неукротимо властолюбивого, было одно общее с мягким Николаем: он обожал семью и был очень зависим от любимой жены. Страдающие раненые дети ожесточили жену и мужа. Теперь Столыпин был готов карать и вешать. «Столыпинским галстуком» будут называть революционеры веревки на своих шеях.
Еще в июне 1906 года Дума отменила смертную казнь. Но, пока Европа присылала поздравительные телеграммы, Николай принял закон о военно-полевых судах.
И виселица принялась за работу. Со времен Ивана Грозного Россия не видела такого количества смертных казней.
Когда Витте напомнил бывшему либералу Столыпину о прежних его взглядах, министр ответил: «Да, это все было… До взрыва на Аптекарском Острове».
26 августа 1907 года Государь «высочайше повелеть соизволил объявить командующим войсками», что они должны «озаботиться», чтобы царю не представлялись телеграммы о помиловании.
Во времена его отца был повешен Александр Ульянов. Казнь брата сформировала характер будущего вождя революции Владимира Ульянова-Ленина. Казнь и кровь вошли в его подсознание.
При Николае по всей России братья и сестры убиенных клялись в ненависти к царю.
«Уж очень не хочется умирать: ночью поведут на задний двор, да еще в сырую погоду, в дождик. Пока дойдешь, всего измочит, а мокрому каково висеть… Встанешь утром и как ребенок радуешься тому, что ты еще жив, что еще целый день предстоит наслаждаться жизнью…» – такие письма читали в семьях.
В крови он стал наследником, в крови был царем этот милый, добрый человек… Кровавое воскресенье, кровавая Ходынка. Кровь первой революции… И как предсказание грядущего, кровью исходил его несчастный мальчик…