Здесь развернется последнее действие драмы. Финал династии.
Царь с царицей будут жить в угловой просторной комнате с четырьмя окнами. Два окна выходят на Вознесенский проспект. Только крест над колокольней виден из окон. Два других окна выходят в глухой Вознесенский переулок. Комната очень светлая, с палевыми обоями, с волнообразным фризом из блеклых цветов.
На полу ковер, стол с зеленым сукном, бронзовая лампа с самодельным абажуром, ломберный столик, между окон этажерка, куда она поставит свои книги. Две кровати (на одной из них будет спать Алексей, когда его привезут из Тобольска) и кушетка.
Ее туалетный столик с зеркалом и двумя электрическими лампами по бокам. На столе – баночка с кольдекремом и надписью «Придворная Его Величества аптека». Странно сейчас звучала эта надпись.
Умывальник с треснутой мраморной доской, платяной шкаф, где теперь помещалась вся одежда царя и царицы…
В Вознесенский переулок выходили окна еще одной большой пустой комнаты, там стояли стол, стулья и огромное трюмо. В этой комнате будут жить четыре великих княжны. Они приедут в мае. И, пока не привезут их походные кровати, будут спать на матрасах прямо на полу.
Обе эти комнаты как раз находились прямо над той полуподвальной комнатой.
Рядом с комнатой великих княжон в столовой с видом на сад спала Анна Демидова. В большой зале (гостиной) – Боткин, Чемодуров и Седнев.
Еще одна, пока запечатанная комната предназначалась для Алексея.
Наискосок от великих княжон – комната коменданта, с финиковыми обоями в золотой багетной раме и головой убитого оленя. И еще одна – рядом с комендантской – отведена под караул.
Завершала декорацию уборная («ватерклозет» – как именовал ее царь). Фаянсовое судно, оставшееся от инженера Ипатьева, будет загажено комендантом и караульными. И среди бесстыдных рисунков на стенах уборной, изображавших царицу и Распутина, среди матерных изречений охраны и размышлений типа: «Писал и сам не знаю зачем, а вы, незнакомые, читайте» – надпись на бумаге, приколотая к стене: «Убедительно просят оставлять стул таким же чистым, как его занимали». Это совместное творчество бывшего царя и его лейб-медика Боткина.
Войдя в комнату, Аликс подошла к правому окну, на косяке начертила карандашом свой любимый знак – «свастику» и число прибытия: 17(30).
Другую «свастику», как заклинание, она начертила прямо на обоях над кроватью, где должен был спать Бэби.
17(30) апреля – так, сама того не зная, она обозначила начало последней Игры с последним царем.
Игра началась сразу.
Прибывшие вещи вынесли в коридор и в присутствии бывшего воспитанника Кадетского корпуса, а ныне члена Уралисполкома Дидковского и бывшего слесаря, а ныне коменданта Авдеева начался осмотр.
Открывали чемоданы, тщательно просматривали. Осмотрели ручной саквояж Аликс. Забрали фотоаппарат (это запомним!), который она привезла еще из Царского, и еще забрали, как напишет комендант Авдеев в своих «Воспоминаниях», – «подробный план города Екатеринбурга». Как он мог очутиться в ее саквояже, если они предполагали, что едут в Москву? Впрочем, даже если и не мог – то должен был там очутиться. Как два пистолета, которые «нашлись» у князя Долгорукова.
Открыли даже флаконы с лекарствами – перерыли всю ее походную аптечку.
Из дневника: «17(30) апреля. Осмотр вещей был подобен таможенному: такой строгий, вплоть до последнего пузырька аптечки Аликс. Это меня взорвало и я резко высказал свое мнение комиссару…»
Аликс не понимает причины этого обыска. Она нервничает, возмущается: «Истефательство!» Ее акцент вызывает улыбки обыскивающих: смешон бессильный гнев бывшей императрицы. А она продолжает гневный монолог, она вспоминает даже «хосподина Керенского». Она приводит в пример этого революционера, который, тем не менее, был джентльмен. Слово «джентльмен» очень веселит бывшего слесаря Авдеева… И, наконец, не выдержал Николай. Он заявил: «До сих пор мы имели дело с порядочными людьми!» Это было высшее проявление гнева воспитаннейшего из монархов.
Зачем проводили этот обыск?
Чтобы продемонстрировать им условия новой жизни в столице Красного Урала? Но лишь отчасти.
Искали драгоценности. Те легендарные царские драгоценности… «Шпион» не дремал, ему, видно, стало известно в Тобольске, что Аликс употребляла слово «лекарство», когда говорила в присутствии чужих о драгоценностях (так она будет называть их и в письмах к дочерям из Екатеринбурга). Вот почему они так тщетно и тщательно осматривали флаконы с лекарствами. Но ничего не нашли…
Теперь стало ясно: драгоценности остались в Тобольске.
Но была третья причина жестокого досмотра. И тоже – из главных. Со дня прибытия Семьи в Екатеринбург начинают собирать улики «монархического заговора». Потому и забрали фотоаппарат – улика. Потому будто бы обнаружилась у нее карта Екатеринбурга – еще улика. Плюс слух о двух пистолетах, отобранных у несчастного Вали, – уже цепь улик.
С екатеринбургского вокзала началась последняя Игра с царем: мы назовем ее – «Игра в монархический заговор».
Заговор – на основании которого они должны быть расстреляны!
«Справедливая кара» была решена с самого начала…
Из дневника: «21 апреля… Все утро писал письма дочерям от Аликс и Марии. И рисовал план этого дома».
Он хочет, чтобы в Тобольске представляли будущее жилище. Он подготавливает их к встрече с этим тесным домом. Но: «24 апреля… Авдеев – комендант вынул план дома, сделанный мною для детей третьего дня на письме, и взял его себе, сказав, что этого нельзя посылать».
В своих «Воспоминаниях» Авдеев совсем иначе опишет этот случай: «Однажды при просмотре писем мною было обращено внимание на одно письмо, адресованное Николаю Николаевичу (! – Э. Р.). При просмотре в подкладке конверта был обнаружен листок тонкой бумаги, на которой был нанесен план дома». И далее Авдеев описывает, как он вызывает в комендантскую Николая и как тот лжет, запирается, просит прощения у коменданта… Это не просто вымысел. План дома, якобы запрятанный под подкладку конверта, – еще одно «неопровержимое доказательство». Как и «испуганный и разоблаченный Николай»… Шьют дело! И ждут.
Пока приедут дети из Тобольска. И с ними приедут драгоценности.
«17 апреля… Караул помещался в двух комнатах около столовой, чтобы идти в ванную и в ватерклозет, нужно было проходить мимо часового и караульного у дверей».
Но уже 20 апреля караул переведен в нижнее помещение, где была «та самая комната». И они, еще столь недавно владевшие великолепнейшими дворцами, счастливы этому новому удобству и открывшемуся простору. О радость – перестало страдать их «чувство стыдливости». «Не придется проходить перед стрелками в ватерклозет и в ванную, больше не будет вонять махоркой в столовой».