— А вода-то спалая. Эх, если бы пошла больша вода… А где ее взять — большу воду!
Иван Кузьмич Беломестных, припоздало выйдя на залитый рассветом двор, увидел записку на гвозде: «Спасибо за гостеприимство. С. Лачугин» — и подумал о геологическом парне хорошо и надежно: «Уважительный. Не как некоторые. Попрощаться тоже надо уметь». В избе заплакал ребенок, потом утих, наверно, успокоенный Ксютиной грудью, и от этого в Иване Кузьмиче увеличилось чувство надежности жизни. Да и что это за дом, где дети под ногами не путаются!
А вот ягодный уполномоченный проснулся нехорошо, ненадежно. Разбудила его тяжесть внизу живота, тупая, ноющая. «Перехватил я вчерась, чо ли… Ессенция проклятая…» — подумал Тихон Тихонович, ворочаясь с боку на бок. Похмельями он не был обделен в своей многокрасочной по этой части жизни, а тут было что-то пугающе новое. Появилась покалывающая боль, потом она урезчилась, сжала раскаленным обручем ниже пояса. Тихон Тихонович закусил губы до крови, чтобы не взвыть и не испугать ребенка, хотел подняться, но не смог — боль скрутила его, согнула в три погибели. Тихон Тихонович, извиваясь в корчах, пополз по полу. Еле-еле перевалился через порог и съехал по ступеням крыльца, держась за живот руками и что-то мыча. Чарли испуганно заскулил, спрятавшись в конуру при виде катающегося в дворовой пыли человека. Старик Беломестных бросился его поднимать, но Тихон Тихонович не давался — отпихивался, скрежеща зубами. Иван Кузьмич даже перекрестился — ему примнилось, что в ягодного уполномоченного вошел бес, настолько нечеловеческими были глаза, выкаченные из орбит. Побежал за старичком-грибничком и шофером Гришей.
— Ох, смертынька моя пришла… Ох, Господи, за каки грехи така мука? — приговаривал Тихон Тихонович, а сам не мог ни сидеть, ни стоять, ни лежать: как ни повернись — по-любому было больно.
— Пендицит, чо ли? — с испуганной озадаченностью спросил шофер Гриша.
— Да он у меня давно вырезатый… — в отчаянии всхлипнул Тихон Тихонович.
— Камень, однако… — сожалительно кряхтанул старичок-грибничок.
— Какой ишо камень! — прохрипел Тихон Тихонович, кривясь от невыносимого жжения.
— В почке камень… Один мой кореш-японец точь-в-точь так мучился. Мы ему камень хвощовым настоем вытурили. Я его на ладони держал — этот камень. Крохотный, чо песчинка, а края царапучие… Японец его потом в медальон зашил, чобы другие камни отпугивать.
— А откуда он берется, камень-то этот? — рычал Тихон Тихонович, кидаемый болью то в одну сторону, то в другую.
— А кто его знат… Всяка пакость мало-помалу откладыватся, да камень и получатся.
— Ишо «грибом» выгоняют, — подсказал Иван Кузьмич. — У меня цела банка есть. Правда, подкис малость.
— Вы тут знахарством не займайтесь, — решительно заявил Гриша. — А ежели не камень, а язва? В больницу надо…
Тихона Тихоновича усадили в кабину грузовика, и Гриша повез его быстро, как мог, обратно в Зиму. Но в кабине Тихону Тихоновичу было неусидно, неулежно — он весь исстонался, извозился и запросился в кузов. А в кузове сразу в голос от боли завыл — благо рев мотора все скрадывал. Да и перед кем было стесняться собственного воя, если вокруг тайга. Так припекло, что Тихон Тихонович и Бога вспомнил, а это с ним случалось в моменты наисамых жизненных припекновений. Каких только молитв не набормотал Тихон Тихонович Богу, как будто тот был управляющим болезнями, каких только обещаний, выполнимых и невыполнимых, не надавал, если Бог боль снимет. До того боль затерзала ягодного уполномоченного, что он на миг зубами вцепился в край борта, так что их чуть не выбило.
— За чо? За чо? — с подвыванием выхаркивал щепу Тихон Тихонович. — Чо я тако исделал?
Гриша вволок его в приемный покой уже затемно. Дежурила женщина-врач лет сорока пяти, с плотным узлом черных волос, тронутых сединой, с зелеными глазами. Даже сквозь муки мученские взглядом старого бабника Тихон Тихонович отметил, какие у нее стройные, сильные ноги, на одной из которых была крупная коричневая родинка — и пугающая, и притягивающая. Скуластое, еще очень красивое лицо было суровым и никакого сочувственного трепета не выражало — лишь деловую сосредоточенность. «Хозяйка медной горы», — определил про себя Гриша, так и вцепившись глазами в родинку, из которой торчали несколько жестких волосков.
— Ложитесь! — властно сказала врач, даже не спрашивая, на что жалуется Тихон Тихонович. Его руки, хватающиеся за низ живота, сразу показали ей адрес боли. — Да ложитесь же! Чо вы, как маленький! — повторила врач, надавив руками на плечи Тихона Тихоновича.
Она оторвала его руки от больного места, сама расстегнула брючный ремень и быстро стала ощупывать живот, безжалостно запуская пальцы в тело.
— Не напрягайтесь… Дышите ровно…
В страхе глядя на врача и ожидая самого страшного диагноза, Тихон Тихонович вдруг полуузнал эту женщину. «Откуда я ее знаю?» — мучительно думал ягодный уполномоченный, но боль в животе пересилила узнавание.
— Чо со мной, доктор? — дергаясь под пальцами врача, изнывал Тихон Тихонович. — Язва?
Врач усмехнулась углами четких темных губ:
— Не язва…
— А не холера? — заикаясь от пришедшей в голову черной мысли, приподнялся на локтях Тихон Тихонович.
Зеленые, почти малахитовые глаза, опять напомнив ему о том, что он их знает, скользнули по нему с некоторым холодком.
— Не вбивайте себе холеру в голову, а то вправду будет…
— А этот, как его, пендицит, второй раз быват? — не унимался, постанывая, Тихон Тихонович, а сам думал: «Знаю я эти глаза зеленущие… знаю…»
— Не быват, — отрезала врач. — Скажите, а как у вас с простатой?
— Это чо тако? — растерялся Тихон Тихонович.
— Хорошо, чо не знаете. Но придется проверить. Сопровождающий, отвернитесь. Зоя, перчатку! А вы повернитесь на бок. Так. Теперь подтяните колени к животу… Держитесь!
Тихон Тихонович взвыл — на этот раз и от боли, и от стыда, что такое с ним может выделывать женщина.
Гриша, все-таки с любопытством скосивший глаза через плечо, даже поежился.
— Простата запущенная, но, в общем, ничо страшного… Боль не от нее, — заключила врач. — Сядьте. — Постучала по спине Тихона Тихоновича чуть ниже поясницы. — Здесь больно?
— Угу, — промычал корежащийся ягодный уполномоченный.
Врач продолжала действовать:
— Теперь на спину… Еще раз прощупаем живот… Ага, вот здесь больнее всего? По-видимому, камень в почке. Или песок.
— Какой песок? — совсем испугался Тихон Тихонович. — Из меня он ишо не сыплется…
— Вот и плохо, что не сыплется. Высыпался бы — легче б стало… — неулыбчиво пошутила врач. — Завтра сделаем рентгенограмму. Колика, во всяком случае, почечная… Зоя, немедленно введите баралгин…
Огромная мужеподобная сестра с ручищами молотобойца, на которых неестественно выглядели морковно наманикюренные ногти, что-то зашептала врачу на ухо. Но шептала она басом, а у больных всегда обостренный слух, особенно если шепчутся по поводу их болезней.