Сгоряча он захотел объяснить турку, что дипломаты согласно общепринятым нормам международного права пользуются неприкосновенностью в любых странах, равно как и территории посольств, Веселитский в это время уже достаточно владел тюрко-татарским языком. Он говорил, хотя и медленно, однако правильно, без акцента. Паша выслушал его и дал знак охране. Янычары расступились. Первый шаг к чрезвычайному посланнику при дворе светлейшего хана Сахиб-Гирея сделал человек в узких сапогах. Кинжал находился у него за поясом. Он положил ладонь на костяную рукоять:
— Сёвленызъ!
Кинжал «бебут» — отличное изобретение древних скотоводов-кочевников. Конечно, ему — не менее тысячи лет. Клинок его короток, около 30 сантиметров. На конце он изогнут наподобие клюва. Нет ничего удобнее для освежевания туш небольших животных — ягнят, козлят, жеребят. Несколько надрезов на горле, под мышками, вдоль позвоночника, и шкура, подцепленная им, сползает, обнажая темно-розовые мышцы. Будучи в гостях у пастухов на яйле Чатыр-Дага, Веселитский видел, как татары делают это.
Столь же умело человек в узких сапогах теперь надрезал воротник его рубашки. Острие коснулось шеи. Капли крови скатились по долу клинка к рукояти, отделенной от булатной стали деревянным перекрестьем. Они хотели, чтобы он закричал от боли, попросил у них униженно пощады. Но статский советник молчал…
Турецкий плен длился почти два месяца.
Первую его неделю дипломат провел в зиндане. Это была яма размером полтора метра на полтора, вырытая в земле на глубине более двух метров. Утром мусульмане бросали узнику одну половину лепешки, вечером — вторую, в середине дня спускали на веревке кувшин с водой. Когда солнце поднималось в зенит, он страдал от зноя, когда звезды зажигались на небе — от холода. Но еще больше мучили статского советника воспоминания.
Медленно, как книгу, он перелистывал в уме день за днем своего пребывания в Бахчисарае и пытался найти объяснение дикому поступку Сахиб-Гирея, сдавшего его туркам. Ведь Веселитский служил при дворе хана с осени 1771 года. Казалось, за этот период он хорошо изучил его характер. Сорокавосьмилетний представитель династии Гиреев не отличался ни умом, ни образованием, ни задатками лидера. Крымские беи возвели его на трон во время, очень трудное для страны.
Русская армия под командованием генерал-аншефа князя Долгорукова за двадцать дней в июне 1771 года завоевала весь полуостров, наголову разгромив феодальное крымско-татарское войско в нескольких сражениях. Османские гарнизоны из приморских городов на кораблях бежали в Стамбул. Ханство стало независимым от прежнего своего колонизатора — турецкого султана.
Но что делать с этой, внезапно свалившейся на татар независимостью, Сахиб-Гирей решительно не знал. Потому он приглашал русского посланника для консультаций. С большим почетом принимали тогда Веселитского в ханском дворце над рекой Чурук-су. Он неоднократно участвовал в заседаниях дивана — совета из беев и мурз при хане, — часто получал подарки (в основном лошадей местной степной породы), регулярно ездил вместе с Сахиб-Гиреем на соколиную охоту, до которой тот был большой любитель. Тут статский советник догадался, что если повелитель татар в чем-либо и разбирается, то это как раз в дрессировке хищных птиц.
Любезные отношения продолжались, пока русские войска находились на территории полуострова. Но в начале 1774 года Россия приступила к постепенному их выводу. Светлейший дрессировщик воспрянул духом. Доверительные беседы с представителем Императорского двора Ее Величества Екатерины Второй прекратились, совместные выезды на охоту — тоже. Зато возле богатой усадьбы в центре Бахчисарая, занимаемой нашей дипломатической миссией, стали постоянно отираться какие-то подозрительные люди.
Веселитский нередко выходил в город инкогнито, под видом греческого купца. Однажды, возвращаясь из такого похода, он нос к носу столкнулся у ворот усадьбы с личностью довольно наглого вида. Дипломат хотел схватить соглядатая за руку. Но тот ловко увернулся и бросился бежать. Дурное предчувствие шевельнулось в душе чрезвычайного посланника. Сомнений у него почти не осталось: вряд ли Сахиб-Гирей сам задумал это, но, вероятно, с его разрешения здесь приступила к работе секретная служба турецкого султана — мухабарат…
К переодеванию барина в форменную одежду у Парфентия все было давно готово. Еще с вечера тщательно вычистил он щеткой камзол и кафтан с серебряными пуговицам, утюгом отпарил суконные кюлоты. Но сперва камердинер подал Веселитскому свежую рубашку тонкого голландского полотна, расправив ее манжеты, отороченные кружевами. Затем плотно обвязал вокруг стоячего ее воротничка сложенный вдвое белый кисейный платок, который Петр Петрович носил вместо галстука, изготовляемого обычно из мягкой шерстяной материи и на подкладке.
Действительный статский советник внимательно рассматривал себя в зеркале. Теперь ему следовало напрочь забыть о ночном кошмаре, о досадных недоразумениях на службе и уж, конечно, о зиндане, вырытом когда-то в окрестностях города Алушты. Он постарался придать лицу непроницаемо-серьезное выражение. Сановникам великой царицы приличествовало, по его мнению, являться в общество, демонстрируя глубокую веру как в собственные силы, так и в неизбывное благорасположение к ним высшего начальства.
Ровно в 10 часов 30 минут утра Веселитский спустился со второго этажа на первый, в комнату, занимаемую по здешней тесноте сразу двумя старшими чиновниками: секретарем чрезвычайного посланника и полномочного министра Иваном Цебрияновым и его личным переводчиком Василием Мартыновским. Чисто выбритый, идеально причесанный — с буклями над ушами и косичной на спине, — в превосходно сшитом кафтане и при шпаге, Петр Петрович сегодня, как, впрочем, и всегда, служил для подчиненных образцом точности, твердости, неуклонности в исполнении должностных обязанностей.
В комнате, однако, толпилось довольно много народу. Сюда собрались сейчас чуть ли не все сотрудники российского посольства: кроме Цебриянова и Мартыновского, еще и канцелярист, подканцелярист, лекарь, четыре младших переводчика, два курьера. Увидев начальника, чиновники дружно ему поклонились. Веселитский кивнул и обратил свой взор на рослого, загорелого человека средних лет и в выцветшем мундире. Это был третий курьер посольства прапорщик Михаил Бутков, доставивший в Керчь свежую почту.
— Честь имею явиться, ваше превосходительство! — отрапортовал Бутков, вытянувшись в струнку.
— С благополучным прибытием, — милостиво улыбнулся ему действительный статский советник.
— Разрешите доложить, ваше превосходительство?
— Докладывайте.
— На сей раз из Санкт-Петербурга до Москвы вышло у меня шесть дней. Далее, от Москвы до Курска — три дня, от Курска до Харькова — три дня, от Харькова до крепости Петровской [5] — семь дней. Морем же на нашем пакетботе «Карабут» от Петровской крепости до Керчи благодаря попутному ветру — двое суток. В норму я уложился, пробыв в пути общим счетом 21 день…
— Отлично. Благодарю за службу.