— Вкусно? — спросил Хусам, стоя ожидавший оценки своего кулинарного произведения.
— Да, — проворчал раис.
Он был голоден как волк, потому что при шторме обычно не ел ничего, а только пил воду и жевал свежие лимоны. Никаких изменений в рецептуре Селим, естественно, не заметил и быстро поедал пищу. Хусам решил сообщить своему господину о трудностях с провизией, пока тот завтракает.
— Свежие овощи кончились, — сказал он.
Селим удивился и даже задержал руку с лепешкой, наполненной сальмагинди, у рта:
— Ведь я приказал купить в Стамбуле мешок кочанов капусты и мешок лука…
— Капуста не может храниться в нашем погребе более десяти дней.
— Почему?
— Там стало очень сыро.
— Это правда, — вздохнул бербер.
Он только что обследовал шебеку тщательнейшим образом, от интрюма, где стояли бочки с водой, солониной, сухарями, порохом, до самой оконечности носа, выступающего вперед, подобно клюву хищной птицы. Он знал все закоулочки своего корабля на память, словно тело любимой женщины. Вода теперь присутствовала всюду. Конечно, она не лилась рекой или ручьями. Она просачивалась тихо, как лазутчик, обернувший сапоги тряпьем и измазавший лицо сажей, чтобы в темноте его не опознали.
Раис ощущал влагу, выступающую на оструганной поверхности, прикасаясь ладонью к толстым изогнутым поперечным балкам в трюме — ридерсам, а ведь между ними и морем пролегал двойной слой пятисантиметровых досок, образующих обшивку судна. Он видел мельчайшие капельки, стекающие вниз по пиллерсам — длинным бревнам квадратного сечения, парами установленных внутри корабля вдоль киля и поддерживающих обе его палубы. В свете масляного фонаря серебристой казалась водяная пыль вокруг помпы, смонтированной в среднем отсеке трюма, заполненного рядами сорокаведерных бочек, до половины засыпанных камнем и щебенкой.
Селима Траблези мучил вопрос: чем объяснить эти странные явления? Ремонт в Гемлике проходил вроде бы нормально. Он сам наблюдал за турецкими мастерами и рабочими. Десять лет для деревянного корабля — не критический срок, обычно они хорошо служат лет четырнадцать — шестнадцать. Но может быть, при постройке «Орхание» использовался не качественный, плохо просушенный лес? Может быть, осенний шторм в Черном море с его неистовой бортовой, килевой и вертикальной качкой расшатал все сочленения пиратской шебеки?
Озабоченный таким состоянием «Орхание», раис собирался поговорить с нанимателем, достопочтенным Казы-Гиреем, расположившимся в лучшей каюте на корме. Рассказывать ему о воде, проникающей повсюду, не стоило, это было не в интересах капитана. Но задать вопрос о конечной цели плавания, до сих пор ему неизвестной, он имел право.
Само собой разумеется, крымчанин полностью выплатил сумму, запрошенную командой в качестве аванса. Его фирман с государственной печатью произвел должное впечатление на турецких лоцманов, таможенников и пограничников в Босфорском проливе. Но, очутившись у берегов Крыма, представитель династии Гиреев почему-то стал нервничать и менять пункты назначения. То он приказывал двигаться в Кафу, на северо-восток полуострова, то — в Балаклаву с ее извилистой и узкой, как язык ящерицы, бухтой, то — в Гёзлёве, до которого от южного берега — даже при попутном ветре! — ходу не менее трех суток. Однако в действительности не причаливал нигде.
Эскадра из четырех двадцатипятипушечных кораблей третью неделю крейсировала в видимости берегов Крыма, не приближаясь к ним более, чем на две морские мили [32] . Несколько раз за этот период к «Орхание», в основном — под покровом темноты или на рассвете, подплывали местные лодки — фелюги. Их капитаны о чем-то совещались с Казы-Гиреем в его каюте и снова уходили прочь, исчезая в жемчужной дымке, окутывавшей берега полуострова.
Затем Казы-Гирей являлся к капитану и приказывал изменить курс. Он многословно объяснял ему, что время высадки его отряда в таком-то месте еще не пришло, там не готовы причалы, дома, люди, нет провизии, воды, дров. Он ни разу не сказал об опасности, подстерегающей моряков, только — о неподходящих бытовых условиях. Но Селим ему уже не верил. Причина тому была весомая.
Время от времени на море появлялись громады парусов с вьющимися над ними разноцветными длинными вымпелами. Это русские военные парусники осуществляли блокаду полуострова в связи со сложной политической ситуацией там. Россия не признавала законным правителем ханства мятежника Бахадыр-Гирея, совершившего государственный переворот, и сейчас непреклонно отстаивала эту позицию на дипломатических переговорах с Оттоманской Портой, тайно финансировавшей заговорщиков.
Русские видели турецкую эскадру, но не шли на сближение с ней, не преследовали, не обстреливали. Они всегда двигались своим курсом вдоль берегов. С одной стороны, они демонстрировали османам, что строго соблюдают условия мирного договора, подписанного восемь лет назад в Кючук-Кайнарджи. С другой стороны, показывая постоянно узкоглазым потомкам Золотой Орды палубные батареи с 12 орудиями, они убеждали бывших кочевников в том, что великая северная империя — рядом. Она не допустит никакого произвола в отношении своего верного союзника светлейшего хана Шахин-Гирея.
Пока турецкая эскадра держалась вместе, Селим Траблези ни о чем не беспокоился. Но шторм разметал корабли. Утром сегодняшнего дня, оглядывая в подзорную трубу морские пространства, он не обнаружил поблизости ни одного судна под красным флагом с белым полумесяцем и звездой. Зато вдали все четче рисовались паруса какого-то трехмачтовика. Однако определить его национальную принадлежность не представлялось возможным. Также не были видны и берега Крыма. Судя по вычислениям штурмана, «Орхание» находилась в милях двадцати от полуострова и тихо дрейфовала на юго-запад.
Раис приказал Хусаму отнести наполовину опустошенную чашу с сальмагинди в каюту знатного пассажира. Сам он пришел туда лишь через полчаса, дабы Казы-Гирей смог попробовать пиратское блюдо и оценить его по достоинству. Молодой татарин как раз куском лепешки вычищал бока фаянсовой посуды до блеска. Экзотический салат пришелся ему по вкусу, он съел его весь, до последней крошечки.
Однако вид Казы-Гирей имел нездоровый. Он сразу пожаловался капитану на шторм и подробно описал, как скверно чувствовал себя в это время. Он боялся выходить из каюты на палубу, боялся кушать и вообще начал думать о смерти. В перерывах между приступами рвоты он молился Аллаху о прощении грехов и теперь понимает, что Всемилостивейший и Всемогущий внял его молитвам, ибо море успокоилось и Казы-Гирей жив. Его снова радует вкусная пища. Осталось выпить одну-две чашечки крепкого кофе, и силы будут восстановлены полностью.
В этом бербер сомневался.
Он слушал знатного пассажира и рассматривал его запавшие, с лихорадочным блеском глаза, заметно исхудавшее лицо и фигуру, мощным телосложением вообще не отличавшуюся. Крымчанин явно испытывал недомогание. Но, пожалуй, не столько шторм изнурил его, сколько само морское путешествие, которое никак не заканчивалось. Чего ждал восьмой сын покойного хана? Почему родина, столь любезная его сердцу, не спешила открыть ему объятия?