В том, что встречи с Кентавром еще будут, девушка не сомневалась. Ведь если удастся уговорить госпожу Терскую и записаться в летную школу, то поездки на ипподром будут постоянными.
Да, оставалось только уговорить Терскую.
Судя по тому, с какими лицами подошли к Танюше Енисеев и Славский, чтобы увести ее от аэроплана, это будет нелегкой задачей…
Поездки на авто в Бильдерингсхоф не получилось — во-первых, пассажиров оказалось многовато, а во-вторых, Сальтерну пришлось бы как-то отправлять в Ригу сестрицу, причем — одну. Судя по ее лицу, такое обхождение вышло бы любимому братцу боком.
Но бойкие актрисы взяли с домовладельца слово, что он прибудет на премьеру — конечно, вдвоем с сестрицей. Хотя Кокшаров и утверждал, что билеты на «Прекрасную Елену» все раскуплены, но сам прекрасно знал: есть во втором и в третьем ряду нарочно оставленные места.
Премьера прошла изумительно.
Правда, плотник Клява забивал последние гвозди в крылатую машину на велосипедных колесах, когда зрителей уже стали пускать в концертный зал. Опробовать «аэроплан» не было никакой возможности, но плотник не подкачал — сходство с «фарманом» имелось, и когда машину на веревке вытянули на сцену, аплодисменты было громчайшие и длительные. Генриэтта Полидоро даже язвила потом, что самой госпоже Терской так не аплодировали, как фанерному драндулету. Енисеев был прав — похищение Елены на аэроплане достойно завершило оперетту, а репортеры потом особо фотографировали творение Клявы и Терскую со Славским на нем — в разных позах, и скромных, и даже эротических.
Кокшаров заранее заказал цветы для актрис — пять корзин, четыре — почти одинаковых, пятую — для своей примадонны. Но и публика не поскупилась. Когда актрисы выходили на поклоны, служители выносили все новые и новые корзины, из некоторых торчали головки шампанских бутылок.
Успех решили отметить в ресторане.
Маркус сидел в зале рядом с Сальтерном и Региной фон Апфельблюм. Он уже знал, что у домовладельца с Селецкой затевается роман. Это было, по его мнению, замечательно — без хорошей сплетни не бывает театральных побед. Он и позвал Сальтерна с сестрицей присоединиться к скромному актерскому празднику.
В мужской гримуборной начали праздновать аккурат перед началом финальной сцены, и на похищение Елены цари Эллады прибыли очень веселые, с блестящими глазами и не совсем ровной поступью. Но все, что требовалось, спели превосходно и вовремя подхватили падающего в обморок при виде отползающего аэроплана царя Менелая.
— Что я говорил, а? Что я говорил, господа?! — восклицал Стрельский. — А главное, вышло дешево и сердито!
— Как же, дешево! Одни сандалии нашей красавицы во что обошлись! — возразил Лиодоров-Ахилл. Действительно, обувь Терской, которая непременно желала показывать ножки, заказали лучшему московскому театральному сапожнику, и он, понимая вкусы заказчицы, насажал на ремешки сандалий дешевых стразов.
— А на нас с вами зато сплошная экономия! По две простыни на брата — вот и весь расход!
Стрельский был прав — хитоны и хламиды древнегреческих царей действительно смастерили из простынь, нарисовав на них по краям древнегреческие же узоры.
— Поторопитесь, господа, — сказал Енисеев. Он уже стоял в обычном мужском исподнем, в голубых кальсонах и шелковых носках на новомодных подвязках. Оставалось надеть рубашку с крахмальным воротничком, брюки, белый жилет и легкомысленный пиджачок.
Лабрюйер переодевался молча. Премьера его ошарашила. Во время репетиций все было как-то иначе. Да еще Селецкая дивно преобразилась. Она, в коротком кудрявом вороном паричке, в какой-то подпоясанной рубахе с широченными рукавами, скрывавшей ее грудь, была уже не очаровательной женщиной, а насмешливым мальчишкой Орестом, который убежден: все в мире создано, чтобы его развеселить. Правда, сандалии Селецкой, в которых она плясала с гетерами Леоной и Парфенис, высоко задирая перевитые ремешками ноги, были совершенно дамскими, и даже на каблучках, чтобы прибавить Оресту роста.
Это был первый спектакль в жизни Лабрюйера — всякое в ней случалось, но выхода на сцену в размалеванной простыне еще не бывало. И он малость рехнулся от новых ощущений. Да и от близости полуобнаженной женщины, которая ему очень нравилась, — тоже.
Он выскочил первый — и его тут же призвали на помощь. Нужно было составить корзины в бричку ормана, чтобы отвезти домой.
— Хотела бы я знать, кто до этого додумался, — сказала Генриэтта Полидоро. — С одной стороны, корзина должна быть корзиной роз, или ландышей, или хоть пармских фиалок. А с другой — даже забавно…
— А на мой взгляд, очаровательно, — возразила Селецкая. — Во всяком случае, оригинально.
Спор возник из-за большой корзины тепличных тюльпанов — какого-то редкого сорта, с бахромчатыми лепестками. Обычно к таким подношениям цепляют хоть визитную карточку, но неизвестный поклонник Терской предпочел остаться анонимом.
— А хорошо бы на дне корзины отыскать ну хоть бриллиантовые сережки, — поделилась сокровенной мечтой Эстергази. Серьги в ее ушах уж точно не были бриллиантовые, иначе актрису сопровождала бы рота переодетых полицейских с револьверами наготове.
— Госпожа Эстергази, вот эти цветы, оказывается, для вас, — сказал, подходя с небольшой корзинкой, Николев. — Карточку не сразу заметили.
— Ах, — ответила актриса. — Как трогательно!
Корзинка была скромная, но цветы, розочки и ландыши, подобраны и составлены с большим вкусом.
— Посмотри на дне, Лариса, — свысока посоветовала Терская. — Богатые господа любят так пошутить — безделка ценой в полтинник, а завернута в банковский билет на тысячу.
— И посмотрю.
За всю историю антрепризы Кокшарова не было еще такого — Эстергази, пошарив меж розами, достала обтянутую бархатом коробочку, открыла и ахнула уже не с наигрышем, а всерьез.
Там лежали небольшие сережки — в каждой сапфирчик, окруженный мелкими бриллиантами. Если вдуматься — не такие уж дорогие сережки, но изящные — Терская сразу опознала стиль московской фабрики Фаберже.
— Боже мой, Лариса, ты же не сможешь это носить! Это совершенно не в твоем духе! — с сочувствием воскликнула Полидоро. — Ты женщина яркая, роковая, твой стиль — крупные камни, а это — что? Без лупы не разглядеть! Это не твое, милочка, это вовсе не твое…
— Очевидно, мне пора менять стиль, Генриэтточка, — ответила на это Эстергази.
— Однако камушки-то, пожалуй, настоящие, — заметил Маркус.
Эстергази тут же вынула из ушей свои стразы и вдела новые сережки. Сделала она это не из любви к высокому ювелирному искусству, а чтобы позлить Полидоро.
Ресторан заказали в Майоренхофе, и пройти до него от Бильдерингсхофа решили пляжем — мимо опустевших купален и отогнанных в дюны купальных повозок, мимо качелей и каруселей, поставленных для детишек, по плотному сырому песку со следами велосипедных и самокатных шин — вечером здесь резвились велосипедисты и самокатчики, всякое лето составлявшие особые общества со всякими затеями: соревнованиями, призами и балами. Идти было недалеко — чуть больше версты, а берегом залива — так одно удовольствие.