На посту играл приемник, свет за окном медленно угасал, передавая полную власть огням города. Ожидание раздражало Андрея, но с этим, как всегда, ничего нельзя было сделать. В такие минуты вспоминались все случаи, когда приходилось чего-то ждать. Подарка ко дню рождения, конца урока, прихода девушки на свидание, наступления утра зимой на вокзале, очередной стипендии без копейки денег, решения комиссии после экзамена, результата вычислений компьютера… Картинки памяти сменяли одна другую, как старые фотографии в семейном альбоме – забавные, грустные и всегда бесполезные. Андрей не понимал людей, которые постоянно фотографируются на память и копят снимки, как ценные бумаги. Зачем? Фотографии – это протезы памяти. Андрея всегда расстраивал вид протезов.
Минут через двадцать дверь открылась, впустив в палату Галину. Андрей выдавил из себя улыбку и махнул рукой, показывая, что не спит.
– Не спишь? – шепотом спросила медсестра.
– Не могу. – честно ответил Андрей.
– Понимаю. – Галина улыбнулась и поманила его рукой. – Я сама уже истомилась. Но надо было закончить дела. В седьмой палате тоже двое лежачих.
– Да? – Андрей поднял брови.
– Ты ревнуешь? Глупый. У меня ничего с ними нет.
Андрей встал, стараясь шуметь как можно громче, на случай если Володя все же уснул. Дядя Коля, вопреки своему обыкновению, никак на шум не отреагировал. Володя тоже, но это как раз нормально. Не будет же он вскакивать и рапортовать о готовности.
Андрей поднядся с кровати, чувствуя себя по-дурацки – в ночной рубашке до колен, с перебинтованными ногами и с мобильным телефоном на проводе вокруг талии. Идти было неудобно, ноги в бинтах скользили, приходилось расставлять руки для равновесия. Галина взяла Андрея под локоть и идти стало легче. Они прошли по коридору, и медсестра распахнула дверь изолятора. На пороге Андрей на секунду замер, удивившись увиденному. Внутри было обустроено настоящее гнездышко для влюбленных – розовые занавесочки на окне, дешевое вино на столе, две коробки дорогих конфет и не менее дорогой набор фруктов в стеклянной вазе. Постель была расстелена и белела свежевыстиранной накрахмаленной простыней, посреди которой явственно виднелся уродливый штемпель с названием больницы.
– Подожди, я приемник сейчас принесу. – сказала Галина. – Будет музыка. Тебе нравится радиостанция «Листья»?
Андрей судорожно попытался придумать верный ответ, но он никак не приходил в голову. Понятно было лишь то, что медсестру нельзя выпускать в коридор, потому что именно сейчас скорее всего Володя сидит на посту и нажимает на кнопки телефона.
– Мне не хочется музыки. – наконец сообразил Андрей. – Я хочу слышать только твой голос.
– Это правда?
– Сейчас да. – совершенно искренне ответил Андрей.
Теперь надо оттянуть время, пока Пашка со следователем доберутся из машины до изолятора.
– Садись. – Галина указала рукой на один из двух стульев возле стола.
Ее движения были нарочито плавными, как у светской дамы в дешевеньком южноамериканском сериале.
– Хочешь выпить вина?
– Да, с удовольствием. – Андрей невольно подстроился под ее тон.
Галина открыла тумбочку и вынула из нее два пыльных граненых стакана, протерла вафельным полотенцем и выставила на стол. Андрей ловко снял пластиковую обертку с горлышка и задумался, что делать с пробкой. Штопора не было. Медсестра любопытно наклонилась через стол, стараясь понять, в чем проблема.
– Тут нужна специальная открывашка. – быстро сообразила она. – У меня такой нет.
– Ничего страшного. – улыбнулся Андрей. – Прекрасно подойдет и твоя авторучка.
Он галантно вынул у Галины из нагрудного кармана гелевое стило, и легко продавил им пробку внутрь.
– Какой ты ловкий! – восхитилась она.
«Если бы ты знала, что и в каких условиях я пил в студенческие годы…» – подумал Андрей.
Но вслух сказал:
– Ничего особенного. Можно я положу ручку на место?
По щекам Галины растекся яркий румянец.
– Да, пожалуйста. – ответила она.
Андрей вернул стило в карман, делая вид, будто в этом процессе его больше всего интересует огромная женская грудь. Галина чуть прикрыла глаза, румянец на щеках сделался ярче.
– Ну вот. – Андрей наполнил стаканы до половины. – За что выпьем?
– За то, чтобы мы теперь никогда не расставались! – горячо предложила Галина. – До самой смерти!
После такого тоста Андрей сделал первый глоток с опаской, боясь, что вино не пойдет в горло. Ничего, прошло. Он отставил стакан и взял из коробки конфету.
– Вкусно. – поморщилась Галина.
Она взяла и откусила большое яблоко. Андрей долил вина.
– У меня голова идет кругом. – тихо рассмеялась девушка. – Кажется, я опьянела.
– От такого количества не опьянеешь. – отмахнулся Андрей.
– Но я не привыкла.
– Все равно. Люди не пьянеют так быстро. Давай еще выпьем.
– Давай.
Чокнулись, выпили.
– Ты не хочешь меня обнять? – спросила Галина.
– Да я только об этом и мечтаю! – Андрей закусил конфеткой.
– Ну так давай ляжем, а потом опять поедим. – медсестра сгорала от нетерпения.
– Я бы с удовольствием, но в бинтах неудобно. – стараясь не сорваться с ласкового тона, сказал Андрей. – Но ты – волшебница. Ты можешь их снять и освободить меня из плена. Ты – моя спасительница.
– Да, конечно! – Галина тут же вскочила. – Сейчас схожу за ножницами.
– Не уходи! – воскликнул Андрей, придержал ее за рукав и нежно потянул к себе.
Галина посмотрела на него с удивлением, и он, опустив глаза, прошептал:
– Неужели нельзя снять без ножниц? Я не хочу здесь сидеть один.
– Ладно, садись на кровать. – рассмеялась Галина. – Просто разматывать долго и неудобно.
– Ничего. Я буду наслаждаться твоими плавными движениями. Ведь у тебя такие легкие пальчики, такие нежные ручки, как у зайчика. – заверил Андрей.
Галина села перед Андреем на корточки, отклеила «липучки» и принялась разматывать бинты, сматывая их в клубок. Андрей вздохнул с облегчением – теперь она будет занята минут десять, не меньше. Володя, наверняка, уже позвонил, значит буквально с минуты на минуту следователь с Пашкой будут здесь. Хотя нужно учесть и то, что даже с Регалией следователя им придется потерять какое-то время, предъявляя ее на всех постах.
Для чистоты задержания лучше будет, если медсестру с больным застанут в жарких объятиях. С поличным. Но тут важно верно выбрать время, чтобы объятия не перешли в нечто большее.