Вместе с тем необходимо учитывать, что цель ценностно-политического разнообразия не сводится к простому увеличению числа политических ценностей. Нет единой метрической системы мер, на основании которой можно было бы количественно оценить различные проявления политического блага. В равной мере уважать политические принципы не всегда означает в столь же равной мере поддерживать их [Rawls, 1993, р. 57] – хотя бы потому, что здесь встает непреодолимое препятствие в виде ограниченности человеческого мировоззрения, «тесноты» политического пространства, недостатка времени и прочих ресурсов. С каким бы уважением ни относился человек, скажем, к христианским и мусульманским ценностям, он не может быть одновременно христианином и мусульманином.
Как представляется, цель разнообразия политических ценностей следует трактовать в терминах их комплексной совместимости, обозначающей диапазон проявлений политического блага, а не варианты осуществления политических альтернатив. Это вопрос не столько допустимого количества политических ценностей и степени расхождения между ними, сколько оценочного суждения. Последнее не подлежит количественной оценке, являясь по большому счету казусом, а не единицей измерения. Было бы бессмысленно заявлять, что либерализм предоставляет больше политических ценностей, чем консерватизм, имея в виду какие-либо количественные характеристики политического блага.
Разнообразие в чем? Режимы, культуры, блага
Существует императивная связь между ценностным плюрализмом и стремлением к максимальному разнообразию в рамках политических сообществ. Однако как сочетаются разнообразие и либеральная демократия? Ведь если рассуждать в категориях количества, то ценностное разнообразие есть множество, а либеральная демократия – единичность как определенный стандарт с заданными свойствами. Не следует ли во имя разнообразия политических культур отказаться от единого базового стандарта либеральной демократии как минимума обязательных ценностных и процедурных требований к политическому сообществу? В западной политической теории (про российскую политическую конъюнктуру вообще можно не говорить) достаточно распространено мнение, что либеральное государство – не лучший способ поддержания культурного многообразия [Gray, 2000].
Либеральная демократия благоприятствует развитию близких ей политических ценностей и форм политической жизни, что неизбежно оборачивается маргинализацией или даже вытеснением других. Но если так, не правильнее ли признать необходимость разнообразных политических сообществ, одни из которых являются либерально-демократическими, а другие – нет? При такой картине политического мира ценности западного политического гуманизма предстают не более чем одной из форм политической жизни, соответствующей определенным политическим культурам, но совершенно чуждой иным.
В связи с этим можно заметить, что, хотя либеральная демократия действительно «не ангел» по отношению к тем образцам политической культуры, которые не приемлет, она остается самой толерантной к разнообразию формой политического режима, когда-либо существовавшей в истории человеческой цивилизации. Ни один другой политический режим не может похвастаться таким политическим разнообразием, как либеральная демократия, и что немаловажно – разнообразием не только фактическим, но и законно признанным. Ибо разнообразие политического подполья, боровшегося с самодержавием, вряд ли можно записать в актив царского режима, действовавшего в России на рубеже XIX–XX веков.
Из сказанного следует, что политическое многообразие имеет смысл только в публичной сфере, а не просто как факт жизни. Поэтому обвинения в экспорте демократии «стреляют» не по либеральной демократии (хотя обвинителям явно этого хочется), а по конкретным политикам, злоупотребляющим мощью, созданной благодаря успешному функционированию либеральной демократии.
Но если либеральная демократия – самый удачный из всех известных способов поддержания политического плюрализма, то на чем в ней должен делаться акцент? Многие сторонники либерального плюрализма утверждают, что в его основе должна лежать толерантность. И поскольку «имеется множество ценностно окрашенных образов жизни, как индивидуальной, так и коллективной, не являющихся личностно автономными в том смысле, что они есть результат не сознательного выбора, а скорее привычки, традиции, авторитета или непоколебимой веры» [Galston, 2002, р. 49], политическая терпимость требует уважения и к тем политическим ценностям, которые отрицают автономию человеческой личности.
Подобных политических ценностей и базирующихся на них сообществ в современном мире действительно в избытке. Но, во-первых, у таких политических сообществ было слишком мало времени, чтобы воспринять и почувствовать все преимущества свободы выбора, а во-вторых, сама логика толерантности к иным политическим ценностям содержит в своей сердцевине императив индивидуальной автономии. Как признают сами сторонники либерального плюрализма, разнообразие должно присутствовать не только среди политических сообществ, но и в них самих. А это значит, что в либерально-плюралистическом мире есть место не для всех политических режимов, а только для тех, которые в состоянии приспособиться к разнообразию форм политической жизни. Ценностный плюрализм не может распространяться на политический шовинизм – он требует наличия какой-то формы либерального мультикультурализма [Crowder, 2006].
Если плюрализм есть защита разнообразия политических культур внутри того или иного политического сообщества, то он предполагает и уважение к разнообразию в рамках отдельной политической культуры. Но раз так, чтобы вписаться в толерантный плюральный мир современной политики, любая политическая культура (с позиции либерального плюрализма) должна как минимум уважать право личной автономии и индивидуального выбора. Без этого толерантность к разнообразию политических сообществ и политических культур окажется в лучшем случае равнодушием, в которое не заложено никаких ценностных императивов, препятствующих превращению безразличия в заинтересованную «охоту на ведьм». Утверждение о равной значимости разнообразных политических ценностей в силу их несоизмеримости, а потому равнозначности для толерантного мира, не учитывает одного принципиального момента: самоценность разнообразия подразумевает несоизмеримость разных проявлений политической добродетели, но не способов политической жизни [Crowder, 2002, р. 126–127]. В противном случае мы не сможем отличить ценностный плюрализм от культурного релятивизма.
Отсюда следует, что политические культуры (в отличие от политических ценностей) не могут быть совершенно несоизмеримыми, поскольку все они существуют в пределах широкого, но все же ограниченного «человеческого горизонта», заданного «пределами человечности» [Berlin, 1990, р. 11]. Не ставя под сомнение ценность разнообразия политических культур, подобная констатация означает, что политические культуры должны демонстрировать недвусмысленное уважение к разнообразным проявлениям политической добродетели.
Разнообразие политических культур ценно тем, что позволяет людям проявлять общие добродетели разными способами, в разных контекстах, производя разные образцы политических ценностей, требующих уважения. Естественный предел признания ценности той или иной политической культуры – ее неспособность допускать внутреннее ценностное разнообразие.