– Вначале мы хотим знать, что ты, великий государь, милостив будешь к нам. – Воевода понимал, что играет с огнем, но риск стоил того – ему нужны были гарантии. – Я всего лишь поставлен защищать этот город: за мной городской совет стоит и все жители Полоцка. Но они хоть и трепещут пред тобой, но открывать ворота страшатся еще более. Если ты им не скажешь доброе слово, не успокоишь их, они готовы умереть за своими стенами.
Полного разрушения Полоцка не надо было никому – ни самим половчанам, ни царю, надеявшемуся создать из города на Двине мощную цитадель московского царства на западных границах. Ведь именно отсюда он уже намечал идти на Вильно – столицу Великого княжества Литовского, столь ослабленного в эту пору. А там, если дело пойдет так же хорошо, как и здесь, то и на сам Краков – Польша тоже не в великой силе была ныне.
До вечера проговорили царь Иоанн Васильевич и воевода Станислав Довойна. Уже затемно договор о сдаче города был подписан, а летописец в своих свитках начертал, что царь обещал «показать милость и казней в Полоцке не учинять».
Но на деле государь Московии не сдержал слова…
Полоцк представлял богатую добычу, поэтому удержать от грабежа ворвавшиеся в город войска оказалось сложно. Все золото и серебро у горожан было отобрано, а кто не хотел отдать его добром, тот был убит или покалечен. Понятно, что православные храмы русские не тронули, но католические были разграблены, к тому же казаки и татары перебили и монахов-бернардинцев, защищавших свои алтари. Все «черное» литовское католическо-протестантское население Полоцка – мужчин, женщин и детей – увели на положении рабов в Москву, где раскидали по боярским вотчинам и дворянским усадьбам. Хуже других пришлось иудеям. Если католиков и протестантов Иоанн еще терпел (как-никак, они верили в Христа), мог он смириться и с мусульманами (они признавали Спасителя христиан одним из пророков, правда, уступающим Магомету), то иудеям смерти Божьего сына московский царь простить никак не мог! Всех иудеев Полоцка, а их тут было немало – именно они во многом помогли стать городу процветающим торговым центром Восточной Европы, – царь велел вывести к Двине. Несколько тысяч иудеев, окруженные стрельцами, казаками и татарами, жались друг к другу, пока русский царь в сопровождении конной свиты приближался к ним.
– Ваши предки моего Господа распяли, а вы, знаю, распяли бы Его еще раз, явись Он сейчас на землю! – сказал грозный царь иудеям. – Так вот, я милостив и милосерден, а потому даю вам право искупления великого греха: откажитесь от вашей бесовской веры, креститесь немедленно, сейчас же, на глазах моих, в этой реке, которая станет вам Иорданом! В ледяной Двине крещеными станете: Господь милостив – не захвораете! – В свите посмеивались. – А кто откажется, на голову того кару великую обрушу! Решайте, кто вам нужен, священник православный или казак с пикой!
Царь подал знак, и вперед вышли священники, готовые выполнить ритуал крещения. Но следом шагнули и стрельцы с казаками, вооруженные копьями. Иудеи зароптали, в страхе стали перешептываться между собой, кто-то уже рыдал, иные завыли в голос.
– Не гневите меня – решайте сейчас! – потребовал царь. – Креститесь или умрите!
И большинство иудеев, плача, поплелись в ледяную Двину, где черные люди заботливо разгоняли тонкий лед. Под рев и плач священники крестили половчан-иудеев, и новопосвященные, ежась от холода и все так же рыдая, засеменили обратно. Но несколько сотен так и остались на берегу. С ужасом взирали они на царя, но страх перед своим Богом оказался куда сильнее! И тогда царь махнул рукой, и казаки со стрельцами, выставив копья вперед, вдоль всего берега стали надвигаться на иудеев. Те попятились к воде. Но ряды московитов были плотны и непреодолимы, а копья остры и страшны. Иудеи, вопя и причитая, вошли в воду, а острые копья все толкали их вперед, в глубину. Иные пытались плыть, но, коченея от холода, тонули, другие рвались назад, но копья победителей отправляли их обратно, в Двину. Так они там и остались – и скоро уже несколько сотен трупов плавало среди льдин, а их родичи, силком принявшие крещение и метавшиеся по берегу, ждали, когда можно будет вытащить своих близких и похоронить.
Повезло только военному сословию поляков и наемников-немцев – тем, кто защищал Полоцк. Ротмистрам царь приказал пожаловать по дорогой шубе, артиллеристам предложил идти к нему на службу. Да и прочие польские и немецкие дворяне были поставлены перед выбором: служить победителю или ждать иной судьбы. Но какой?..
Многие попросились к царю, ибо знали, что мигом могут стать военнопленными, отправленными в далекие края, где никто из родных никогда не отыщет тебя и не выкупит. А то возьмут и здесь же, ночью, в Полоцке, утопят в Двине, как евреев. Кому враг на воле нужен? Тем более что русский государь покладистых иностранцев, что с поклоном к нему и уважением, жаловал и платил им хорошо: умел ценить европейский опыт! С деда брал пример: сколько иностранцев и прежде, еще со времен Ивана III, находило приют на Руси! Вот только Станислава Довойну вместе с женой и самыми приближенными людьми за сопротивление и отказ подчиниться до штурма Иоанн отправил в Москву на правах пленников.
Ратный почин был совершен, и мысли царя, возвращавшегося в Москву с новым титулом «Великий князь Полоцкий», отныне занимала столица Литвы – Вильно.
Григорий ехал в Москву с основным войском – подлечиться. Он лежал под шубами в подрагивающей телеге и смотрел на чужое весеннее небо. Армия возвращалась на Русь медленно. Московиты оставили в Полоцке немало орудий, но везли с собой в десятки раз их превосходивший по тяжести обоз из трофеев – награбленного польско-литовского добра. Григорий же думал только об одном: как поправит здоровье – сразу попросится к царю, бросится в ноги, на свой страх и риск станет умолять разрешить ему венчаться с Марией Воротынской. Царь и сам любил и страдал, значит, должен был понять его – и сердцем, и душою!..
А мимо текли и текли конные люди – обгоняли тысяцкого; ржали лошади, гоготали стрельцы и казаки, охал посошный люд. Еще до границы с Русью с телегой Засекина поравнялся всадник, который дремавшему Григорию показался знакомым – тот вырос на фоне яркого солнца и, кажется, так и тянулся к раненому русскому князю.
– Чего тебе, басурманин? – услышал Григорий суровый голос Пантелея. – Слышишь, чего надобно? Князь почивать изволит!
Григорий, его дела шли на поправку, встряхнулся, взглянул и глазам своим не поверил:
– Штаден?!
Рядом ехал немецкий ландскнехт Карл фон Штаден в своем пластинчатом доспехе.
– В полон везут, в Московию? – сочувственно спросил Григорий. Сейчас ему не хотелось лишних бравад. – А вы, я погляжу, веселы. Что ж, это правильно – проигрывать надо с достоинством.
– Отчего же в полон, князь? – спросил Штаден. – Вовсе не так. А то, что проиграл король Сигизмунд, еще не значит, что проиграл я. Могу представиться: я – новый солдат русского царя Иоанна Васильевича!
– Что?! – изумился Григорий, только тут рассмотрев, что молодой наемник при мече и кинжале.
– То, что слышали, князь: отныне мы служим вместе с вами одному государю.