– Оставь дочь, Григорий Лукьянович! – умоляя, попросил Курлятев. – Оставь ее!..
– Да что ж добру зазря пропадать, Дмитрий Иванович? – вновь рассмеялся тот. – Эй, тюрьма, – окликнул Малюта сопровождавшего их тюремщика, – прикажи, чтобы там из баньки, что для нас растопили, кадушку теплой воды принесли. Да на мыло чтоб не поскупились! Исполняй!
Рядом тихонько завыла жена Курлятева – и все громче и громче, точно помешалась. А может, и впрямь рассудок уже оставил ее? Захрипел и сын их, Иван, зазвенел цепью, когда подручные Малюты стали освобождать его сестру. А Дмитрий Иванович все повторял: «Дочку оставь! Богом христианским прошу, оставь дочь мою!..»
Малюта сам прихватил Людмилу, мало что сейчас понимавшую, за локоть, потащил вон из темницы. Его подручные, едва вернувшись, наливали хмельное, продолжали трапезу. Людмилу тоже усадили за стол. По лицу девушки текли слезы, губы были искусаны в кровь, но боли она не чувствовала. Скоро в натопленную сторожевую внесли кадушку, от горячей воды поднимался пар.
Скуратов откусил кровяной колбасы, не глядя на девушку, сказал:
– Вставай, дитятко, вставай, солнышко, раздевайся, никого не стыдись – незачем уже!
Но Людмила не решалась – и не верилось ей, что с ней это происходит.
– Раздевайся, сказал! – грозно обернулся он к девушке. – Не серди меня.
Она поднялась, сбросила робу, за ней рубашку. Оставшись нагой, закрылась руками. Малюта не выдержал, насильно оторвал руки от тела. Свора палачей с любопытством оглядывала ее.
– Вина налейте! – бросил он своим людям. – Да полнее кубок, до краев!
Налили.
– Пей, – приказал Людмиле Скуратов. – До дна пей!
Она взяла кубок и стала пить, но рука дрожала, вино текло по ее груди, зарывалось в клубке светлых волос в низу живота. Кто-то не выдержал, шлепнул ее по ягодице. Малюта зыркнул на подельников глазом, и те стушевались. Отнял у нее кубок, шагнул к кадушке.
– Сюда ступай, – приказал он.
Все еще закрываясь, Людмила подошла.
– Лезь в воду, – кивнул он на кадушку. – Вот тебе мыло, мочало, хорошо мойся, а то в темнице-то замарашкой стала. Дотронуться страшно! Как перед брачной ночью мойся!..
Девушка забралась в кадушку, беззвучно плача, окунулась, стала мылиться. Ее трясло.
– Да живее же ты, живее! – приговаривал Скуратов, вернувшись к столу, опрокинув полный кубок.
Людмила Курлятева быстро опьянела – на пустой-то желудок! Ее стало покачивать. Подельники переглядывались, посмеивались, отпускали сальные шутки.
– Да не три ты на одном месте! – выходя из себя, рявкнул на нее Малюта. – Вот чумовая! Ты что же, тюрьма, огненного винца ей налил, что ли? Не фряжского?
Тюремщик пожал плечами:
– Да какое увидел, такое и налил.
– Тьфу! – сплюнул Скуратов. Строго взглянул на своих: – Без меня ни-ни, вернусь скоро!
Он зашел с двумя подручными, державшими факела, в темницу к Курлятеву.
– С Людмилой что?! – вскинулся боярин.
– А что с ней станется, с Людмилой твоей? – подходя, ответил вопросом на вопрос Скуратов. – Плещется она, как русалочка плещется, долго только сержусь вот я на нее…
– Оставь девку, оставь!..
– Так всему свое время, Дмитрий Иванович. А вот у тебя времечка нет уже…
– Губить будешь?
– Буду, – закивал радостно Малюта. – Ой, буду!
Рядом с Курлятевым тихо выла его жена, а сын Иван надрывным шепотом все повторял: «Прокляты будьте! Прокляты!»
– Что живо, то и хитро, Дмитрий Иванович, – рассмеялся Малюта. – Потому-то я простоту и люблю! С кого ж начать-то? – вытягивая из кармана прочный шелковый шнурок, рассуждал вслух. – С тебя, али с сыночка? Или с женушки? Ишь как воет, аки волчица! Но мне так даже лучше, радостнее на душе. Так с кого бы?..
– С меня, с меня! – хрипло прорычал Курлятев.
– Ну, будь по-твоему, уважу. Быстро все сделаю – мучить не стану. Царь не велел, он у нас милосердный. – Подступив к боярину сзади, Малюта щелкнул тугим шнурком. – А вот что жену и сыночка твоего ждет, сам догадайся. – Он склонился над ухом Курлятева: – Только им, родненьким, даже Людмила твоя скоро завидовать станет!
– Иван, моли Господа простить нас, моли! – закричал Курлятев. – И ты, душенька моя! Молитесь! Молитесь!.. Людмила!! – это был его последний крик, тотчас сорвавшийся на хрип.
Малюта вернулся в сторожевую. Вцепившись в мочалку, прижав ее к груди, Людмила взглянула на него.
– Как там тятенька? – спросила тихо.
Зубы ее стучали, язык повиновался плохо.
– Спит тятенька, спит, – ответил, хищно разглядывая ее, Малюта. – Дай-ка мочало, спинку тебе потру, не дотянешься ведь!
– А матушка?
– И матушка спит. И братец Иванушка. Все спят. Крепко спят! – намыливая ей спину, жадно лапая за бедра и грудь, отвечал Скуратов. Потом, отшвырнув мочалку, и сам стал быстро раздеваться – сбросил кафтан и сапоги, торопливо стянул рубаху, портки. – Ну, кажись, вот и все. – Сам вытянул девушку из кадушки, через плечо перекинул, потащил на топчан тюремщика, легко бросил на него.
Давясь рыданиями, она потянулась набок, закрыла лицо руками.
– Куда ты?! – окрикнул он ее, рывком потянул к себе за лодыжку, рванул в сторону колено. – Раздвигай белы ноженьки, сладенькая моя, – приговаривал Скуратов, укладываясь на Людмилу, тиская ее. – Я твой хозяин нынче, я! – Он уже сладострастно хрипел, дышал ей в лицо вином, ловил ее губы, кусал плечи и шею. – Ах, ласковая моя, барыня-сударыня! Я ведь сейчас не тебя одну имею – всю Русь вольнодумную под собой имею! Мужиков сам драть не стану – их на кол сажать буду! Их пусть деревца надвое рвут! А вот вас-то, родимые, вас!..
Когда он поднялся, то бросил своим:
– Ночка-то впереди длинная! Государь, храни его Господь, часы считать не станет. Простит нам малое увеселение. Так и вы уважьте уж Людмилу Дмитриевну Курлятеву…
А те уже ждали, тоже поспешно снимали кафтаны, сбрасывали портки…
– Убейте меня, прошу вас, убейте, – шептала она много часов спустя, измученная, в синяках и кровоподтеках.
– Так кто ж тебя оставит-то, сладенькая ты наша? – давно уже разомлевший, попивая за столом горячее вино, осклабился Малюта. – И не просила бы, все одно – кончаться. – Допив, в одних портках, поднялся, стал рыскать глазами в поисках брошенного кафтана. Наконец отыскал его, порылся в карманах, вытащил удавку; подходя к топчану, щелкнул ею. – Волю государеву исполняем, деточка наша сладкая! Всю вашу семью государь приказал извести. Но ты не думай, тебя мучить не стану, как братца твоего, воле государевой удумавшего противиться. Мне ты понравилась, быстро все сделаю, с любовью! Как доченьку свою уважу!..