Нешуточные страсти улеглись лишь под вечер, после криков и споров, по накалу прежде в команде «ФЛОРЫ» немыслимых. Согласились верные слуги и доблестные солдаты выполнить таковую прихоть госпожи Аржановой исключительно из уважения к ней и веры в ее предвидение…
Яркие краски восточного базара всегда нравились Анастасии.
Она с удовольствием посещала эти шумные, изобильные торжища, даже не собираясь делать там покупки. Загадочная для европейца мусульманская жизнь, сотканная из контрастов: роскошь и нищета, пышное многообразие и унылая одинаковость, – проявлялась здесь с наибольшей убедительностью. Старинный, широко раскинувшийся в юго-западной части Бахчисарая «Ашлык-базар» тоже нес в себе эти черты. Неспешно гуляя по торговым рядам, Аржанова только приглядывалась и прислушивалась. Все-таки она отсутствовала полтора года. Сейчас требовалось восстановить прежние ощущения от мира, бесконечно чуждого, далекого.
Солнце припекало совсем по-летнему.
В белой накидке «фериджи» с капюшоном, закрывающим голову и лицо, с просторными рукавами и длинными полами, в которые татарские женщины заворачивались так, что фигуры их скрывались полностью, в шелковых шароварах и желтых туфлях с загнутыми вверх острыми носами, на каблучках, русская путешественница почти ничем не отличалась от других посетительниц «Ашлык-базара». Ее охрана состояла лишь из трех человек – столько они имели комплектов восточной мужской одежды.
Впереди шел князь Мещерский в темно-лиловом кафтане и пестрой чалме, с турецким кривым кинжалом «бебутом» за поясом и «камчой» – длинной плетью в руке. Успешно подражая татарам, он иногда выкрикивал: «Ёлла! Ёлла!» – «Дорогу! Дорогу!» На три шага позади Аржановой двигались, устрашая местных жителей своим ростом и видом, два кирасира: сержант Чернозуб и капрал Ермилов. Их одежда, обычная для крымских степняков, заключалась в полосатых кафтанах, полотняных штанах и островерхих войлочных шапках.
Они миновали ряды здешних аристократов-богатеев – ювелиров и ковровщиков – и подошли к среднедостаточным торговцам: кожевникам, табачникам, гончарам, кузнецам. Их лавки теснились одна возле другой, похожие на большие дощатые клетки – без окон, без дверей, без прилавков. Как правило, хозяин, человек выше средней упитанности, сидел, поджав ноги, на коврике перед лавкой. Его работник – худой и бедно одетый – действовал внутри ее, показывая покупателям приемы ремесла.
Например, у гончара они увидели не только полки с десятками тарелок, чашек, блюд, кувшинов и кувшинчиков, но и сам гончарный круг. За ним работал молчаливый «усто» – мастер. Влажными, коричневыми от глины ладонями он формировал очередное свое произведение – чашу весьма затейливой формы и с толстым ободком по краям.
Кузнец не собирался маскировать шумную, покрытую пеплом и золой мастерскую с наковальней, горном, мехами-поддувалом. С молотом в правой руке он готовился нанести удар по раскаленной заготовке для лопаты, держа ее черными большими щипцами на такой же черной наковальне. По его сигналу два помощника – изможденные, закоптелые татары в тюбетейках – налегали на длинный рычаг мехов. Воздух со свистом вырывался оттуда, и заготовка вспыхивала ярко-алым цветом. Молот бил по ней, в стороны летели искры.
Торговые ряды вели, как и положено, к харчевне. Зал ее, кухня, очаг – все находилось на виду. На деревянном полу стояли маленькие столики, окруженные плоскими подушками «миндер». На полках у одной из трех стен высились стопки синих тарелок, латунных джезв, сверкали начищенными боками огромные кастрюли из белого металла. Бородатый повар ловко поворачивал над очагом вертел с бараньей тушей, уже зажаренной, покрытой золотистой корочкой. Но внимание русских путешественников привлекло другое – объемистая стеклянная бутыль с мутноватой белой жидкостью.
Сержант Чернозуб остановился, как вкопанный, и четко произнес: «Это – буза!» Конечно, он не ошибся. Он сохранил наилучшие воспоминания о крымско-татарском национальном напитке. Его в количестве, нужном для утоления жажды двадцати человек, в прошлый раз прислал госпоже Аржановой в подарок каймакам округа Гёзлёве Абдулла-бей. Хозяин харчевни тут же вышел навстречу посетителям. Он объяснил, что буза у него – свежайшая, приготовленная на этой неделе, и стоит недорого – пол-акче за кружку. Эту кружку он продемострировал. Ее размер показался сержанту вполне подходящим и он вопросительно посмотрел на вдову подполковника.
Законы шариата категорически запрещают мусульманкам не то, чтобы заходить, но даже приближаться к заведениям, подобным харчевне или кофейне. Потому Анастасия бросила свой кошелек Чернозубу и поспешно отступила подальше. Она заняла позицию у лавки со сладостями напротив харчевни и оттуда наблюдала, как кирасиры дегустируют бузу. Судя по их реакции, напиток оказался просто изумительным.
У лавки Аржанову стал занимать разговором продавец сладостей, темпераментно повествуя о своих товарах: нуге, халве, шербете, рахат-лукуме. Она вслушивалась в его речь, отмечала про себя особенности произношения и некоторые грамматические ошибки. Молчание покупательницы не смутило торговца. Нырнув куда-то за лотки, он достал кисть сушеного черного винограда и почти насильно вложил ее в руки Анастасии.
В рассеянности она отщипнула несколько ягод.
В это время среди людей, толкавшихся перед лавками, появились два дервиша.
Их головные уборы – высокие серовато-желтоватые поярковые колпаки – Аржанова увидела еще издалека. Теперь они остановились перед харчевней. Одежда их была своеобразной: серовато-беловатые балахоны длиной до пят, сильно расклешенные, стянутые на талии широкими черными поясами, и короткие куртки поверх них того же, серовато-беловатого цвета. Молодой дервиш с едва пробивающейся бородой и усами перебирал четки. Его товарищ, возрастом гораздо старше и ростом поменьше, держал небольшой деревянный ящик с крышкой. Сосредоточившись, Аржанова прочитала надпись на нем. Тарикат мавлавийа (братство «вертящихся» суфиев. – А. Б.) просил мусульман пожертвовать толику средств на возведение их обители в пригороде Бахчисарая Салачике.
Кирасиры в восточных кафтанах, пьющие бузу из массивных глиняных кружек, представляли собой живописную, приметную группу. Молодой дервиш с четками вежливо обратился к ним с просьбой о подаянии. Князь Мещерский ничего не понял, но на всякий случай кивнул. Это послужило сигналом к выступлению. Оба дервиша дружно затянули молитву на тюркско-татарском:
– О те, которые уверовали! Вспоминайте Бога частым упоминанием и прославляйте Его утром и вечером! Он – тот, который благословляет вас, и ангелы Его, – чтобы вывести вас из мрака к свету. Он – милостив к верующим! [24]
Исполнив отрывок два раза подряд, дервиши подали русским путешественникам ящик, и сержанту Чернозубу пришлось бросить туда три турецких серебряных пиастра. Монеты блеснули на солнце. Дервиши увидели их и, наверное, быстро пересчитали общую сумму на местную валюту. После этого они в знак особой признательности низко поклонились кирасирам, прижав руку к сердцу.