Кэтрин разделяла с сестрой ее литературные занятия. Она старалась разузнать побольше о лицах, которые упоминались Дашковой в мемуарах, и представить себе обстановку дворцов, где жила юная княгиня. Но для Китти покровительница предназначала другую работу: изложить ее воспитательные идеи: «Тебе, имеющей перо, которое, покорствуя гению, умеет и приятно, и сильно выражать богатство твоих мыслей, тебе представляю я необделанный камень, дабы ты, яко искусный ваятель, обработав его, произвела из него некий образ… Мне кажется, я уже слышу тебя, с обычной твоей пылкостью, прервав чтение, говорящую: “Но, княгиня, я никогда не была ваятелем”. — “Тише, тише, — говорю я. — Ты еще будешь испытуема”» {917}.
Вероятно, Кэтрин не вдохновилась идеей писать о воспитании и свой «дар ясности и сокращенности» обратила на «Записки». Полагаем, что «необделанный камень» — то есть подготовительные материалы для воспоминаний имелись, хотя Марта и отрицала это, говоря, будто княгиня пишет сразу, набело.
Среди таких подготовительных материалов можно назвать письма Екатерины II подруге, ее собственную переписку с родными и другими корреспондентами, пометы на полях книг Рюльера и Кастера, характеристики собственного характера в послании Кэтрин Гамильтон, наконец, письмо Кейзерлингу, с описанием переворота 1762 года.
Особую роль играли рассказы княгини, которыми пестрят письма сестер из России. Работа, судя по всему, происходила так: гостьи слушали, записывали, потом давали Дашковой прочесть, что получилось, и та оставляла свои пометы и дополнения. Тот факт, что мемуары записывались со слуха, на наш взгляд, не дает оснований считать их сфальсифицированными. Стилистически они скорее схожи с письмами Дашковой брату Александру, чем с посланиями Марты домой. Уже в XX веке множество воспоминаний было записано со слов участников событий, продиктовано журналистам и авторизовано по расшифровкам. Эти тексты занимают свое место в мемуарной литературе. Пометы Дашковой на полях (иногда весьма пространные), сделанные ею собственноручно, говорят о том, что княгиня читала написанный Мартой текст, дополняла его, но не правила. Следовательно, была с ним согласна.
О том, что Екатерина Романовна пишет воспоминания, знал ее брат Александр, к которому княгиня обращалась за справками. Знал и Федор Ростопчин, посещавший нашу героиню в июле 1804-го и в июне 1805 года. «Граф Ростопчин — человек весьма приятный», он «произвел чрезвычайно хорошее впечатление», — замечала Марта. Кроме того, он — «вылитый Павел I… Мы засиделись допоздна, разговор вращался вокруг различных событий русской истории» {918}.
Собственное мнение Ростопчина, напротив, неприязненное. «Имел я нередко случай видеться, говорить и спорить с княгинею Дашковою, — сообщал он П.Д. Цицианову. — Что ж из сего вышло? Она от меня без памяти, пишет, и я должен отвечать, читать у ней все важные переписки, а она кстати и некстати кричит, что она в своей жизни нашла лишь трех человек, кои делают честь людям: Фридриха Великого, Дидерота и меня» {919}
Именно Ростопчин донес в Комитет министров о том, что покидавшая страну Марта вывозит с собой весьма опасную рукопись. В журнале комитета сказано, что мемуары Дашковой «содержат изъяснения против разных лиц, как посторонних, так и близких ее, и, наконец, против правительства» {920}. По сей причине, прежде чем допустить путешественницу на корабль, ее вещи подвергли досмотру для «отыскания и секвестирования» полученных от княгини бумаг. Тогда, по словам Уилмот, ей пришлось сжечь оригинал воспоминаний и позднее восстановить его по памяти.
Эта история, рассказанная Мартой сразу по прибытии в Англию, 1 января 1809 года, брату княгини Семену, не вызвала доверия у бывшего посла. Не кажется она правдоподобной и сегодня. Скорее всего, протографа не было, а французский оригинал, написанный рукой компаньонки и обнаруженный после смерти княгини Дашковой в ее доме, — единственный авторизованный экземпляр.
Благодаря Марте княгиня обрела голос в веках. Из-за нее же — окончательно потеряла детей.
В конце 1798 года Павлу Михайловичу пришлось уволиться из армии. Были доносы, в которых трудно разобраться {921}. Понятно одно: Павел ушел от скандала. В конце 1800 года его избрали предводителем московского дворянства, но и здесь князя преследовали неудачи, поскольку приходилось согласовывать действия с военным губернатором Москвы Иваном Салтыковым — старинным недругом Дашковой. По ее письмам брату видно, что она вникала в тонкости службы сына и малейшую шероховатость в отношениях воспринимала как личную обиду. «Как мог Салтыков… позволить себе сказать князю, который сам был губернатором, что он не знает законов? — возмущалась Екатерина Романовна в 1802 году. — Мой сын не должен ждать, пока неприятности… увеличатся из-за его чрезвычайного бескорыстия. Лучше ему подать в отставку. Это глупо служить, терять время и тратиться, если знать, что ему, может быть, даже не будут признательны» {922}. Павлу Михайловичу шел уже сороковой год.
К вопросу о бескорыстии. В сентябре описали «за казенное изыскание», то есть за растрату, и выставили на торги тамбовские села Дашкова — Архангельское и Карай Салтыков ценой 23 630 рублей 50 копеек, с годовым доходом четыре тысячи рублей. Выкупать «секвестрованные имения сына» опять пришлось Екатерине Романовне. Тогда же в историю с новым долгом влипла дочь, на этот раз с нее требовали десять тысяч.
Опутанный финансовыми обязательствами, сильно зависимый от матери, Павел Михайлович казался очень податливым. Отправляясь в Москву в 1800 году, он окончательно разъехался с женой, которая поселилась в одном из его имений. Сам князь завел в Первопрестольной любовницу неблагородного происхождения, что, конечно, не могло нравиться матери.
Отдохновение души Екатерина Романовна находила только в общении с Мартой. «Я самый безобидный представитель человеческого рода, не обладаю талантом к интриге и не имею желания влиять… Быть свободной — вот все мои притязания» {923}, — писала ирландка. Сколько раз подобные пассажи повторяла сама Дашкова!
Встретив похожую душу, Екатерина Романовна была потрясена. Уже 2 января 1804 года мисс Уилмот писала отцу: «Она объявила, что собирается бросить Вам и матушке вызов и доказать, что я не Ваша, а ее дочь. Ей рисуется шуточный судебный процесс, на котором будут восстановлены ее родительские права, узурпированные Вами во время посещения ею Ирландии» {924}. Шутки шутками, а княгиня начала всерьез задумываться о возможности оставить у себя «милого ангела».
Лучшим способом удержать компаньонку был брак внутри семьи. С непутевым сыном благодетельницы. Позднее Марта писала: «Любовь ко мне Дашковой подала повод думать, что она действительно желает видеть во мне свою дочь и решилась усыновить меня с помощью развода своего сына» {925}.