Я не знал, что делать. Тогда я стал Думать Логически, как меня учила Дина. Я сказал себе, что если я видел, как кто-то делает что-то плохое или опасное, я должен был позвать милиционера и дальше делать то, что он скажет. Значит, если я видел, как милиционер делает что-то плохое и опасное, я должен был позвать милиционера и дальше делать то, что он скажет. А если этот милиционер лежит прямо у меня на ковре перед телевизором, держится за живот и тихонько стонет во сне, то звать его мне уже не надо, а надо делать то, что он скажет. А мой милиционер сказал мне никому ничего про него не говорить, – значит, я никому не должен ничего говорить. Это означало только одно, – что мне придется самому разобраться с милиционером. От этой мысли я чуть не заплакал, – как будто мне было мало Потопа и невменяемого кота.
Я пошел на кухню, пока вода не поднялась очень высоко, и сложил в пакет селедку, сыр, масло, колбасу, помидоры, арбуз, конфеты, варенье. Еще я сложил свои красные и зеленые карточки. Еще я сложил хлеб и две банки консервов для кота. Консервы можно было вообще не брать, потому что кот будет ловить себе на пропитание рыбу, но я подумал, что у него может занять какое-то время научиться ее ловить. Мой кот не очень умный. Я принес пакет обратно в гостиную и осторожно сел на ковер, чтобы на него не налилась вода. Ковер качался, но не переворачивался. Пора было разобраться с моим милиционером. Я его разбудил и дал ему хлеба с вареньем. Кажется, у него уже меньше болел живот, но очень болела голова, он все время за нее держался. Он спросил, нет ли у меня пива, но я строго сказал ему, что он больше никогда не выпьет пива. Я перечислил все, что мне нельзя пить, потому что от этого я становлюсь ненормальный и могу убить кого-нибудь, я очень сильный и мне не нужен даже пистолет. Я сказал моему милиционеру, что он больше никогда не выпьет пиво, водку, ликер, то, что продают в банках вместо пепси-колы, водку (хотя про водку я уже говорил), вино, коньяк. Я сказал, чтобы милиционер хорошо завернулся в одеяло и сидел смирно, и провел с ним Беседу. Я часто провожу Беседу с собой или с котом, когда понимаю, что кто-то из нас покатился по дурной дорожке. В среду ночью я провел с собой ужасную Беседу, после которой очень плакал, но слезами горю не поможешь. Я тогда изо всех сил извинялся перед Господом и выложил на кровати все свои красные карточки, но после того, что я натворил, их бы все равно не хватило, даже если бы все остатки моего детского пальто на них пошли. Я пытался придумать себе наказание, но не смог придумать такое ужасное наказание, которое бы тут подошло, я проспал под кроватью две ночи и не ел варенья, хотя я очень люблю варенье, но все равно допрыгался до Потопа. Я рассказал это моему милиционеру и сказал, что из-за меня мы все, наверное, утонем. Но пока мы не утонули, – сказал я моему милиционеру, – мне придется на себя ответственность за него. Я сказал моему милиционеру, что он, судя по всему, и есть мое наказание за то, что я натворил в среду. Я сказал, что уже второй раз приношу в дом кого-нибудь невменяемого, – сначала кота, а теперь его, – а если ты принес в дом кого-нибудь невменяемого, то его поведение теперь на твоей ответственности и ты должен его воспитывать и брать себе красные карточки за его поведение, если он плохо себя ведет. Я сказал моему милиционеру, что он вел себя очень, очень, очень плохо. Мой милиционер заплакал, но я сказал, что слезами горю не поможешь. Я сказал, что я уже совершил одну ошибку и очень плохо воспитывал своего кота, и когда кот умер, мне пришлось спускаться за ним в ад и говорить, чтобы его отпустили, потому что в его плохом поведении виноват я и теперь буду воспитывать его гораздо лучше, чтобы в следующий раз, когда он умрет, он попал в рай. Я сказал моему милиционеру, что теперь, если он умрет, мне придется спускаться в ад и за ним, а у меня уже просто нет сил лазить в эту дыру, тем более что я ужасно обжег там руку. Потом я спросил милиционера, умеет ли он плавать, и он сказал, что нет. Он точно был мое наказание.
Потом я разбудил кота и тоже провел с ним Беседу. Я сказал ему, что теперь я отвечаю не только за него, но еще и за милиционера, и что ему пора начать брать себя в руки, потому что я воспитываю его уже черте сколько времени. Я сказал коту, что теперь мне придется брать красные карточки и за него, и за милиционера, и что если кот будет по-прежнему вести себя как невменяемый, я просто загнусь. Я закатал рукава пижамы и показал коту следы зубов на плечах, там, где меня в среду кусала эта женщина. Я сказал коту, что это было хуже всего, – я не чувствовал даже, как она меня кусает и бьет, такой я был невменяемый. Весь четверг я бегал по городу, чтобы ее найти и извиниться, но не смог ее найти. Я думаю, у меня был невменяемый вид, так мне было плохо и стыдно, так что если даже она меня увидела, она наверняка спряталась, – она же не знала, что я хочу извиниться. Мне было так плохо, что я даже не сразу потом вспомнил, шел в четверг дождь или нет, – такой невменяемый я был. Я сказал коту, что с тремя невменяемыми я не справлюсь. Я думаю, что кот меня понял. Это была не первая Беседа, которую я с ним проводил, и я знал, что он тупой и почти меня не слушает, но он очень долго смотрел на мои плечи, и я думаю, что он меня правда понял.
Тогда я обратился к Господу и тоже провел с ним Беседу. Я сказал, что, конечно, натворил ужасное, но что он ведет себя нечестно, потому что не хочет взять на себя ответственность, как я всегда беру на себя ответственность за кота. Я сказал Господу, что он тоже хорош, и что, в конце концов, он должен делать нас добрыми и хорошими, и что я всегда очень стараюсь и вообще до среды думал, что я очень хороший человек, но оказалось, что я совсем даже не хороший человек, и что его, Господа, вина в этом тоже есть. Когда я все это говорил, я не видел Господа, но, думаю, он меня слышал. Наверное, глупо было сердить его во время Потопа, тем более что наш ковер уже выплыл из окна, через которое я вчера сбрасывал кота, и теперь не понятно куда плыл, но я решил покончить со всеми Беседами разом. Так что я сказал Господу, что если у него есть хоть какая-то совесть, то он отвечает за невменяемого меня, как я отвечаю за невменяемого кота, а теперь еще и за невменяемого милиционера. Я сказал Господу, что если от его Потопа мы все утонем, то, по совести, он должен будет спуститься за нами в ад, попросить, чтобы нас выпустили наружу и уж как следует нас воспитать, чтобы такое больше не повторилось.
Я думал, за эту беседу Господь перевернет наш ковер, но ничего такого не случилось. Я понял, что у Господа все-таки есть совесть, и вдруг успокоился. Милиционер и кот тихо сидели на ковре и смотрели вокруг, и ковер под нами очень приятно покачивался на волнах. Людей вокруг почти не было, только хороший таджик проплыл в своей тачке совсем близко от нас. Он сидел в тачке и что-то напевал и рисовал пальцем круги по воде, у него получалось очень красиво. Я спросил хорошего таджика, нужна ли ему его метла, а он сказал, что нет, и отдал ее нам. Я стал тихонько грести метлой, чтобы ковер меньше натыкался на деревья, их ветки оказались прямо над нами, и было очень красиво. Вдруг мой кот подбежал к краю ковра и стал ловить что-то лапой. Я обрадовался, что он так быстро начал ловить рыбу себе на пропитание, я подумал, что моя воспитательная Беседа все-таки не прошла для него даром, но это была не рыба, а та самая женщина. Она плыла под водой, я закричал и замахал ей руками, я даже вскочил и чуть не перевернул ковер, а сердце у меня полезло куда-то в горло, но она очень быстро поплыла куда-то. Я принялся изо всех сил грести метлой, и тут эта женщина вынырнула и страшно ударила меня по голове хвостом. Голова у меня аж загудела, от удара я свалился в воду и стал захлебываться. Мой милиционер затащил меня обратно на ковер и что-то кричал этой женщине, хотя она давно уплыла, но я его не слушал, хотя за то, какими словами он на нее ругался, мне теперь полагались две красных карточки. Я выбрал из волос чешую, сколько смог. Голова у меня гудела, но мне, вроде как, стало полегче. Я съел кусок хлеба без варенья, а потом подумал и съел еще один, с вареньем.