– Тетя Маргарита, ему нужно идти.
Маргарита взяла его за руку:
– Так мило, что вы решили проведать меня. А еще придете?
– Конечно, – поспешил согласиться Флойд и вымученно улыбнулся.
– Пожалуйста, принесите мне земляники. В этой комнате станет немного повеселее.
– Я принесу земляники, – пообещал он.
Грета повела его вниз, не отпуская руки.
– Вот так всегда, – заметила она, когда отошли далеко от дверей спальни. – Когда обсуждаем новости, у нее язык как бритва. При этом тетя не понимает, какой сейчас месяц. Тебя вот вспомнила, и то хорошо. Будем надеяться, она забудет про землянику.
– Я найду…
– В это время года? Флойд, не беспокойся. В следующий раз, когда ты придешь, она ничего не вспомнит.
Флойд подумал: Грета говорит столь жестокие и циничные слова лишь потому, что любит Маргариту.
Они уселись за стол в кухне. На подоконнике ворковал голубь. Грета подхватила кусок черствого хлеба и швырнула в стекло. Взвихрились серые перья, голубь упорхнул.
– Может, это другой парень, – сказала Грета, угадав, о чем думает Флойд. – Ты, наверное, в последнее время не читаешь газет. Людей бьют постоянно.
– Мы оба знаем: мальчишка тот самый. Зачем притворяться?
– Вчера мы это уже обговорили. Если бы ты вмешался, тебя бы зарезали.
– Прежний я, может, и вмешался бы.
– Прежнему тебе следовало иметь побольше здравого смысла.
– Пытаешься успокоить мою совесть? – спросил Флойд, глядя в потолок и воображая только что посещенную спальню и молчание, в котором осталась ее обитательница. – Пусть она не представляет, какой сейчас месяц, но суть происходящего понимает как надо.
– Может, все не так плохо. Старики постоянно думают, что мир вот-вот развалится. Так уж у них заведено.
– А вдруг они правы? – спросил Флойд.
Грета подняла хлеб, которым бросала в голубя.
– Возможно. И это отличная причина уехать из Парижа.
– Интересный вывод.
– Сдается, ты и не задумывался над моим предложением.
– Я рассказал Кюстину.
– И как он отнесся?
– Легко. Он ко всему так относится.
– Андре хороший человек. Думаю, из него выйдет отличный глава частного сыскного агентства.
– Да. И за год он покорит весь Париж.
– Так отчего бы не дать ему шанс?
– Я прожил здесь двадцать лет. Уехать завтра – все равно что признать эти двадцать лет ошибкой.
– Они станут ошибкой, если будешь так думать о них.
– Не уверен, что можно думать иначе.
– Париж уже не тот город, каким был в год твоего приезда. Многое изменилось, и далеко не все – к лучшему. Вернуться не значит признать поражение. Флойд, сколько тебе сейчас? Тридцать пять? Сорок? Не так уж стар. В особенности если не будешь считать себя старым.
– Ты, случайно, не заглядывала в коробку?
– И прекрасно умеешь переводить разговор, – снисходительно улыбнулась Грета. – Ладно, поговорим об отъезде потом. Да, я просмотрела бумаги.
– И что можешь сказать?
– Нельзя ли обсудить это в другом месте? Здесь у меня что-то нервы шалят. Софи останется на все утро. А я с удовольствием подышала бы свежим воздухом.
– Хорошо, давай прогуляемся, – потянулся к шляпе Флойд.
Флойд нашел место для парковки на улице Риволи, около Лувра. Дождь унялся, хотя облака на окраине выглядели чернильными, сулящими грозу. Но на Правом берегу было приятно: солнце изо всех сил старалось высушить тротуары и обеспечить последние в сезоне продажи торговцам мороженым. Чудесный осенний день! Флойд очень дорожил такими. Ведь каждый может оказаться последним. И не заметишь, как в город лукаво прокрадется зима.
– Ну хорошо, – произнес он, чувствуя, как поднимается настроение. – У нас в планах культура или просто гулянье в Тюильри?
– Культура? Ты ее не узнаешь, даже если укусит тебя за нос. К тому же я сказала, что хочу свежего воздуха. Картины подождут. Они уже долго ждали.
– По мне, так и лучше. Больше получаса в любом музее – и я чувствую себя экспонатом.
Грета взяла жестяную коробку с собой – сунула под мышку. Тюильри тянулся от музея до площади Согласия элегантной строгой лентой по Правому берегу. Сад был частью города со времен Екатерины Медичи, то есть уже четыре века. Флойда всегда удивляло, что эти геометрически правильные участки зелени пережили все перемены, выпавшие на долю Парижа за столь большой срок. Тюильри был любимейшим местом Флойда, особенно в спокойные будние утра. У западного края сада, близ восьмиугольного бассейна, стояли шезлонги. Грета с Флойдом нашли свободные и стали крошить и разбрасывать принесенный из дому черствый хлеб.
– Не знаю, чего именно ты от меня ждешь, – постучала Грета по жестянке. – Но если необычного и непонятного, то здесь такого предостаточно.
– Ты не беспокойся о том, как преподнести. Скажи, что вычитала, а я сделаю выводы.
– Извини, как фамилия той женщины? Сьюзен, а дальше? На открытке только ее имя.
– Сьюзен Уайт. Если, конечно, это настоящие имя и фамилия.
– Ты серьезно считаешь, что она в чем-то замешана?
– Серьезнее, чем вчера. Кюстин сейчас пытается выяснить, во что она превратила приемник у себя в квартире.
– Между прочим, ты мне дал хороший повод отвлечься от мыслей о тете.
– Рад, что хоть чем-то помог. – Флойд отломил кусок закаменевшей корки и швырнул толпе жадных, сварливых селезней. – Ну ладно, давай излагай, что ты вычитала.
– Насчет карт и рисунков я тебе не помогу, но скажу кое-что по поводу вот этого. – Она покопалась в жестянке и выудила письмо, напечатанное на гербовой бумаге.
– А, из Берлина, от сталелитейной компании?
– Да, «Каспар металз».
– О чем переписка?
– У меня только одно письмо, так что приходится кое о чем лишь догадываться. Но похоже, Сьюзен Уайт пишет о контракте, которым занималась «Каспар металз».
– Контракт заключила Сьюзен?
– Нет. Похоже, тут замешан кто-то третий. Но, судя по тексту, Уайт знает о контракте достаточно и не выглядит посторонней.
К пруду с утками подошла небольшая чинная группа людей – восемь-девять мужчин в костюмах и шляпах. Они окружали старика в инвалидной коляске, которую толкала кряжистая медсестра.
– А подробней о контракте? – попросил Флойд.
– О нем сказано мало, – наверное, подробности были в предыдущей переписке. Но кажется, фирме заказали большой алюминиевый слиток. Даже три слитка. В письме говорится о затратах на приведение отливок в сферическую форму с желаемой точностью.