Book.

Сколько я сделал вылетов на ЛаГГ-3, я не помню. Мне, к счастью, не пришлось встретиться с противником в воздушном бою, а то бы было худо. Ваш покорный слуга на первое боевое задание, на прикрытие своих войск полетел, имея 7 часов налета на истребителе. Ну какой я был истребитель? Я больше обузой был для товарищей. Ведь за 7 часов только успеваешь научиться держаться в воздухе и делать элементарные маневры.

Истребителем непросто было быть. Иногда, например, во время Свирско-Петрозаводской операции, до пяти вылетов в день мы делали, а иногда сидишь и несколько недель даже не летаешь, особенно зимой. Мы переживали, когда нелетная погода. Помню Мишу Чайковского. Он в таких случаях говаривал: «Давно не летали, а так подраться хочется…» Хороший парень! Ну, а как иначе? В бою адреналин вырабатывается, да и знали, за что воюем, рвались в бой.

Хотя были, конечно, и случаи трусости в полку. Одного летчика разжаловали и отправили в штрафной батальон за то, что он все время в воздушном бою и даже когда зенитки стреляли, отрывался от группы и уходил в сторону. Тоже Мишкой его звали. Как-то мина разорвалась, ему ноги побило – искупил кровью и вернулся в полк. И вот год прошел после этих событий. Его спрашивают: «Мишка, что это у тебя за дырки на брюках?» – «Это меня в штрафбате ранило!» – «Да ты же был в зеленых брюках». Он, оказывается, получил новые, синие брюки и для того, чтобы показать, что он дрался за Родину, взял на этих новых брюках наколол дырки. Его потом перевели на У-2 в звено связи.

– Сколько всего вылетов у вас за войну?

– Всего за войну я сделал около 200 боевых вылетов на истребителе.

– А чем вы занимались в периоды, о которых только что говорили, когда были прикованы к земле?

– Играли в домино. Время от времени устраивали танцы. Не часто, правда, но в землянке у нас был клуб. Так что танцевали. Еще, помню, довелось мне отдохнуть в доме отдыха. Я прилетел тогда в штаб ВВС 7-й армии. Эта армия не входила в состав Карельского фронта. И вообще, все армии двигались с востока на запад, а она на север. Один шутник говорил: «Мы и к войне стоим боком». И вот, там у них был фронтовой дом отдыха.

Впрочем, мы и без домов отдыха на жизнь не жаловались. Кормили нас отлично. Полкилограмма мяса полагалось на день, 100 граммов масла, 100 граммов сахара. Ели столько, сколько надо было. Особенно на Ленинградском фронте, в блокаде были, там кормили хуже, а летная норма и норма подводников были очень высокими. Мы знаем, что кто-то голодал, а мы в это время питались, как надо. Но летчику и нельзя голодать, у летчика перегрузки. Во время воздушного боя девятикратная нагрузка. Глаза потемнеют, и сознание потерять можно. Техников кормили хуже, конечно. Пшенкой в основном.

А нам еще фронтовые сто граммов давали. Помню хорошо такую деталь, было это году в 1942-м, что ли. Пришли мы в столовую, накрыли нам стол, и один летчик где-то задержался. Принесли 100 граммов фронтовые, и мы решили подшутить: взяли водку вылили и налили ему воды. Он приходит. Говорит: «Ваше здоровье!» – и залпом выпил эти 100 граммов. Крякнул: «А!» – и заморгал глазами. А как же без шуток? Мы ведь молодые мальчишки были.

Александр Васильев и Василий Белов, 1944 г.

– Какими были взаимоотношения с БАО?

– Мы к ним не имели никакого отношения. Они работали, нас всем обеспечивали, кормили, поили, обували, одевали, поставляли горючее. Помню, когда мы прибыли в 524-й полк, командир полка был генерал-майор Лакеев и командиром БАО был майор. Командир БАО подходит, подает руку, мол, здорово. А Лакеев: «Ну, Иван Алексеевич, ты что? А ну доложи как следует!» Потом у них, насколько мне известно, были дружеские отношения.

– В полку дружили эскадрильей или полком?

– Мы и эскадрильей, и полком дружили. У нас было 2 эскадрильи – 24 летчика и звено управления. Это командир полка, штурман полка, комиссар полка. А потом, в 1943 году, полк стал трехэскадрильным. Мы все друг друга знали – нас всего-то было около 200 человек. Была настоящая фронтовая дружба, верность слову. Ребята все были славные. С техниками у нас были братские отношения. Мы в самолетах не особо разбирались. Все от них зависело. У меня был замечательный техник, который всю войну меня обслуживал, Саша Елизаров.

– Если говорить о камуфляже – как вы раскрашивали самолет?

– Зимой обычно раскрашивали сверху белыми пятнами, низ оставался голубой. А что делали с камуфляжем летом, я не помню. Наверное, должны были закрашивать, зимний камуфляж ведь демаскировал.

Как еще красили? Кок винта красили. Тузы рисовали. В нашем полку не было фирменного знака. На фюзеляже писался номер, на хвосте тоже.

– Зимой аэродром укатывали?

– Да, были бревна-волокуши. Трактор возил их, трамбовал ими. Они тяжелые были, и снег получался как асфальт. Никаких казусов не случалось, взлетали как положено.

– Женщины в полку были?

– Много. Две летчицы, Вера Зенкова [136] и Нина Добромысова [137] , летали на Ла-5. Одна из них сбила «109-й» даже. Еще оружейницы были девчата, прибористки и радистки. Мы к женщинам-летчицам относились с уважением. Они летали, надо сказать, здорово и выполняли боевую работу наравне с мужчинами. Обе прошли войну, остались живы.

– А бытовали ли у вас приметы, предчувствия, суеверия?

– Бриться не полагалось перед полетом. Других вроде примет не было. Уходя в бой, мы не боялись настолько сильно, чтобы тщательно следить за приметами. Скажу честно, по сравнению с пехотой, на которую сыпались бомбы, снаряды, мины, пули, война для меня не была такой уж страшной. Ведь летчик сидит в кабине, слышит, как рокочет мотор, иногда стреляет. Правда, один раз, помню, в Норвегии, я летел над каким-то немецким аэродромом, и зенитки открыли огонь. Я слышал звук от разрывающихся рядом снарядов, но мне страшно не было. Даже в самый опасный момент, когда зенитка меня подбила над вражеской территорией и мне до своих надо было дотянуть, все равно как-то страха особого не было.

В конце 1943 года мы полетели в Тбилиси получать новые самолеты. До Москвы летели на четырехмоторном бомбардировщике ТБ-3. Нас загрузили в самолет человек 20 и полетели на бреющем. Где-то в Калининской области на одном из двигателей произошел обрыв шатуна, он загорелся. Мы тогда, конечно, все сидели без парашютов, летели бреющим полетом. Рядом в плоскости находятся баки с несколькими тоннами топлива. Как-то страшновато стало. Среди нас был мой однополчанин, инженер. Он знал, что когда ТБ-3 бьются, то шансов выжить больше у тех, кто находится в хвосте. Он рванул в хвост. Смотрим, самолет снижается, начал по земле вначале царапать, а потом покатился. А поперек поля, на которое мы садились, канава. Сначала наш четырехмоторный ТБ-3 встал на нос, а потом попутным ветром его положило на спину. Мы внутри хорошенько покувыркались. Толстой доской, которой был прикрыт бомболюк, мне попало по ноге. Нос был смят, и стрелка со штурманом пришлось выпиливать из кабины. Самое интересное, что пострадал только один человек, тот самый мой однополчанин, который убежал в хвост! Он описал огромную дугу вместе с хвостом и ударился так, что его пришлось отправить в госпиталь. Однако чудо не в этом, а в том, что, когда самолет на нос встал, горящий мотор сорвало с моторамы, он въехал в бак с бензином и погас. Было это девятого октября 1943 года, и температура была девять градусов мороза. Такие вот две девятки.