Book.

– Какой немецкий самолет было сложнее всего сбить?

– Истребители, конечно. Они же маневрируют. Поймать их в перекрестье очень непросто. Нужно иметь навыки и умение. «Раму» тоже тяжело сбить, а бомбардировщики и транспортные самолеты – легкая добыча. Их с первой атаки можно завалить.

«Фокке-вульф» менее маневренный, чем «мессершмитт», зато огневая мощь и скорость у него больше. Их в равной степени сложно сбивать. Хотя, знаешь, иногда и не понимаешь, кого ты сбиваешь: «мессера» или «фоку». Редко, но бывало, сбивали своих. В нашем полку от начала до конца войны такого ни разу не произошло.

Жалости к немцам мы не испытывали. Враг есть враг, тем более фашист. Мы считали, что все они – звери. Вспоминали, как жестоко их летчики действовали в 1941-1942 годах. И поэтому о какой-либо жалости или снисхождении не могло быть и речи. Была ненависть. И после войны, через 10-15 лет, ненависть к врагу оставалась. Даже общаясь с немецкими летчиками уже сейчас, года 3-4 тому назад, когда столько времени прошло, – все равно что-то такое между нами стоит, не смогли мы подружиться. Правда, с гэдээровскими летчиками в советские годы мы дружили, но тоже как-то так… отношение какое-то… Короче, немец есть немец.

Больше всего немецких самолетов я сбил в 1943 году, а потом в 1944 и 1945 годах практически не сбивал – к середине войны господство в воздухе было уже нашим. Под Львовом большое количество немецких самолетов было редким случаем. Так, 3-5 самолетов – максимум. Как только они чувствовали, что начинаешь маневр строить, в атаку идешь, они уходили. Они только внезапно нападали, в бой старались не ввязываться.

– Были ли случаи, когда группа истребителей всех сбитых записывала на одного, чтобы он получил Героя?

– Слышал, были случаи, когда группа начинала работать на одного человека, чтобы он получил Героя… У Покрышкина, еще где-то… Такое случалось, но не массово. Мне кажется, это не было правильным.

– Летчики-штурмовики говорят, что пик нервного напряжения приходится на получение задачи. А у истребителя?

– Конечно, при постановке задачи слегка нервничаешь, но в основном когда переживаешь? До встречи с противником. А когда бой завязался, то уже никакого переживания нет. А вот когда с победой домой летишь – что-то необыкновенное! На танцы, значит, вечером точно пойдешь!..

– Знали, против кого воюете?

– На кой хрен это нужно? Конечно, кое-какая информация у нас была, но очень скудная. Разбирали мы их тактику… Брали что-то на вооружение… Бывало, слыша голос противника по радио, догадываешься – ага, с этим мы уже встречались.

– В каких условиях вам приходилось жить во время войны?

– Жили мы подальше от городов, чтобы не попасть под немецкую бомбардировку; бывало в землянках, поблизости от населенных пунктов. Иногда договаривались с местными жителями, они нас пускали, как родных. До Сталинградской операции и во время нее чаще всего жили в землянках. Какие это условия? Утром встаешь, через бревна попадает земля, и слезы текут. Бревна в три наката или четыре наката. Из дерева лежаки сделаны, где спать. Матрас, одеяла, все было. У инженернотехнического состава были спальные мешки. Они всю зиму умудрялись не замерзнуть. Топили, буржуйки были, свет был. В гильзы наливали бензин и освещали; ни электричества, ни радио не было. Под Москвой тоже жили в землянках, вместе с технарями. Для них были отдельные землянки. Для каждой эскадрильи – отдельные землянки, чтобы немцы не могли уничтожить всех сразу. Потом, когда начали наступление, после Курско-Белгородской операции, жили все время в населенных пунктах. С 1943 года у нас были специальные группы, которые искали жилье в ближайших населенных пунктах. Насчет этого никакой проблемы не было. К кому ни обращались – не было случая, чтобы отказывали. Когда уже перешли границу, и поляки так относились. Чехи считали родными – целые дома отдавали, самые лучшие места. Говорили, если нужно, то и кормить нас будут.

Завтрак в перерыве между боевыми вылетами 332

Хотя питание было отличным. И под Москвой, и где бы мы ни были, питание у летчиков было отличным. Мы, когда попадали в тыл, скорее стремились на фронт, потому что в тылу очень плохо кормили. А там все ели сполна. Когда уже свою территорию освободили, нам даже фрукты и овощи давали. Апельсины, мандарины… Это – где-то с 1944 года. Отсутствием аппетита я не страдал. Но когда жаркие бои и много вылетов, то аппетит резко падает, только воду пьешь. Утром, как правило, почти ничего не ешь, только чай или кофе. На обед компот. А к вечеру уже появлялся аппетит. Нормально кушаешь. Да и обслуживающий персонал знал, что летчикам вечерком надо пожрать как следует.

Какое отношение было у народа? Любовь! Вот случай. Это было в 1943 году, когда мы получали Лаг-5 в Арзамасе. Арзамас недалеко от аэродрома Сейма. Была Пасха. Мы еще Героями не были, но орденов уже было много. Нас человек шесть. Идем по центру Арзамаса. Недалеко – церковь. Мы разговариваем, шутим. Погода отличная, солнце… Вдруг нам навстречу – крестный ход, с иконами, человек пятьсот. Мы им дорогу уступаем. Они останавливаются в 10 шагах, встают на колени и начинают молиться на нас. Вот какое отношение! После войны такого отношения уже не было. Когда нас сбивали, пехота, как увидит – летчик! – и покушать проведут, и все что угодно.

– В свободное время, в дни, когда не было вылетов, чем обычно занимались?

– Вылетов не было только в нелетную погоду. Могла снизиться только интенсивность вылетов: скажем, перед операцией, к ней идет подготовка. Обычно были непрерывные вылеты. Осенью и зимой немного легче было.

В это время мы устраивали бани, парные. Проводили занятия. Обговаривали все бои с летным составом, вырабатывали тактику, все нюансы начинали разбирать. Чаще это делалось в эскадрилье, но бывало, и в масштабе полка. Последнее, правда, очень редко. Собирать полк на линии фронта – очень опасно. Противник засечет и уничтожит. Обычно так не рисковали.

После занятий был обед. Танцы у нас были. А, скажем, в карты, домино или на бильярде мы не играли. В каждом полку был хороший гармонист, баянист. В каждом полку – самодеятельность. Такие концерты были!.. Когда они успевали подготовиться? К середине войны стали появляться уже артисты из центра. Полк собирали, но очень осторожно. В случае налета все должны были немедленно рассредоточиться, чтобы сберечь артистов. А то, если бы их убили в нашем полку, так это позор был бы.

– У вас в эскадрилье наверняка была группа сильных летчиков и группа летчиков послабее. Как вы определяли, кого взять на то или иное задание?

– Деление пошло только после взятия Киева. А под Сталинградом, под Москвой брали всех подряд, кто в состоянии взлететь и полететь. Даже для себя, командира эскадрильи, я не подбирал ведомого. Летчик мне говорит: «Товарищ командир, я буду ведомым». – «Ну, давай». Так что до 1943 года у меня не было постоянного ведомого. Потом только мы стали выбирать себе ведомых и подбирать ведущего. Пары – из самых лучших, особенно тех, кто уже был сбит, потому что они знали, как себя вести в сложных обстоятельствах.