В Бресте, в запасном полку, предложили остаться старшиной роты, я не захотел, а один старший сержант с радостью согласился. Говорил, что вдоволь уже на фронте намаялся. А через месяц запасной полк вроде расформировали, и он к нам прибыл и вскоре погиб. Не ушел от злого рока. Перед Зееловскими высотами я мог уйти на фронтовые курсы младших лейтенантов, но остался в роте и уцелел.

В госпитале можно было сказать, что моя специальность – авиамеханик, и вернуться в авиацию. Красноармейских книжек у многих не было, говори, что хочешь, проверять было некому. Или помню, у нас в запасном шоферов набирали на «катюши». Не пошел, а там шансов выжить ой как много было. Повторюсь и скажу снова, я был патриот и был готов умереть за свою страну. И большинство солдат, особенно мои сверстники, честно воевали, не щадя своих жизней.

– Антисемитизм на фронте был? Может, вам третью Славу из-за вашей национальности не дали?

– Я не сталкивался с явным антисемитизмом. Друг у меня был, так он любил подшучивать: «Матвей, один ты еврей в окопах сидишь». Я сразу «закипал», мол, оглянись вокруг. Рядом с нами полковая батарея стоит, так ей командует Кауфман, в батальоне был еще командир взвода Кац и пулеметчик по фамилии Берман, если я правильно помню его фамилию. А друг мой со смеху катается, доволен, что я распсиховался. Нет, я не помню событий, когда меня по «пятому пункту» в армии дискриминировали. Может, за глаза кто-то говорил на эту тему, но при мне – никогда. Большинство солдат были славяне, но и бойцов из среднеазиатских республик в пехоте всегда было много. У нас еще татар и башкир много было. Бурята помню. На передовой никому не интересна твоя религия, нация и т. д. Да и не успевали на эти темы поговорить. Там мысли одни, как бы до рассвета дожить, да о сухаре ржаном и котелке с гороховым концентратом.

Скажу по поводу наград. Конечно, орден Славы или медаль «За отвагу» на груди – это как визитная карточка или «знак качества» активного участника войны. Но были тысячи(!!!) солдат и офицеров, комиссованных по ранению из армии в первые годы войны и не получивших никаких наград. В первые годы войны негусто награждали. А они воевали не хуже нас, а может даже, и лучше. На их долю выпала самая тяжелая часть войны.

– Вы были на офицерской должности, будучи в звании старшины. Этот факт как-то отличал вас внешне от других солдат и сержантов?

– В мелочах были отличия. Командирских ремней поначалу у меня не было, потом подарил командир минометной роты. Ходил с бакенбардами. Бинокль был, планшетка, свисток. На ремне нож висел (привычка бывшего разведчика). Кобура с «парабеллумом». Карт местности у меня не было, это только у ротного в планшетке. Обмундирование было солдатское, ходил в ватнике. В Пружанах себе фуражку пошил, но в ней на передовой не пофорсишь. Автомат «ППШ», всегда с собой три диска и шесть гранат. Гранаты по карманам распихивал, отдельно от запалов. Получал офицерский доппаек, но отдавал ребятам, сам «под шинелью его не лопал». Одно время «снайперку» за собой таскал. Сапог яловых у меня не было.

Денежное жалованье какое-то было, но мы «живых» денег не видели. А так обычный окопный солдат, грязный, заросший, в прожженном ватнике. Это у немецких солдат бумага туалетная была, а у нас все удобства в окопе. Саперной лопаткой боец свое «произведение» из окопа выкинет, а «аромат» стоит по всему переднему краю. Да трупы разлагаются на нейтралке… Свежий воздух, одним словом. От вшей только после войны избавились.

– Трофеями в Германии увлекались?

– Была такая примета. Кто «сидор» трофеями набил, того скоро убьет или ранит. Кроме кортика, был у меня только еще пистолет «вальтер» с инкрустацией.

Отобрали при аресте. За чужим добром я не охотился. Это полковники фарфоровые сервизы собирали. Домой послал только павлинье перо в письме, пусть, думаю, на экзотику поглядят. А посылку послать не успел, хоть нам и разрешалось.

В Берлине, в какой-то немецкой конторе, стояли ящики с Железными крестами, я сунул 2 горсти орденов в карман, в качестве сувенира, да и побежал дальше в бой. Через месяц сидим с американцем – союзником, беседуем. Сержант здоровенный, с массивным перстнем на пальце. По-немецки он хорошо говорил. Предложил «махнуться на память». Снимает часы шикарные швейцарские с руки и подает мне. Объясняет, что это водонепроницаемые часы, выпущенные для офицеров флота. Я из галифе кресты достаю и отдаю ему. Союзник от радости разве что в пляс не пустился. Спрашиваю, в чем дело. Он отвечает: «Это же целое состояние». Бизнесмен…

Кто молодые были, те искали выпивку. Это только в кино каждый немец со «шмайсером», а каждый вечер нам старшина роты по сто грамм «наркомовских» наливает в кружки. «Наркомовские» давали нам только в наступлении и то редко. После войны у нас в полку 23 человека, из обозников, выпили древесный спирт и померли. Нет, трофеев мне не досталось. К чему они мне?

Главный мой трофей, что остался живой, пройдя через все испытания.

Лихтерман Матвей Цодикович

– Родился я в ноябре 1921 г. в поселке Шумячи Смоленской области, но детство мое прошло в городе Рославль, там же на Смоленщине. Закончил 10 классов, работал на заводе, а летом 1940 г. прошел отборочную комиссию в военкомате и был направлен в составе группы из 11 человек на поступление в Ленинградское авиатехническое училище, дислоцированное в Сестрорецке. Приезжаем в ЛАТУ, а у нас даже не принимают документы. Конкурс на каждое место огромный, приехали поступать больше четырех тысяч человек со всей страны. Тогда все мечтали служить в авиации. Говорят нам: «Хотите, поезжайте в Иркутск, там такое же училище и экзамены через две недели. Может, в Иркутске ваши документы примут». Негласный «вождь» нашей группы, мой двоюродный брат Миша Добкин, сказал: «В Сибирь мы всегда успеем». Поехали домой, но Мишка все сокрушался, что Ленинград не успели посмотреть. Ничего, через год Мишка попал под Ленинград, в бригаду морской пехоты. После войны спросил его: «Ну, успел Ленинград поглядеть?» Отвечает: «Целых четыре раза, и все из окна госпиталя…» Четыре раза Мишку ранило на войне. Вернулся я на завод, а в марте 1941 г. призвали меня на действительную службу в РККА. Почти всех рославльских призывников отправили служить в Литву, а я очутился в части, расположенной в Средней Азии, в восьми километрах от Самарканда. Это был Краснознаменный кавалерийский полк, преобразованный в мотострелковую дивизию. Всех лошадей отправили в кавкорпуса на Украину. Я еще застал старослужащих кадровиков из бывших кавалеристов. Определили меня в артполк, наводчиком 45-мм орудия.

– Насколько кадровая служба была тяжелой? Вообще, как относились в вашей части к новобранцам?

– Нормальной была служба. Встретили новобранцев очень хорошо. На батарее было двое «стариков» из могилевских евреев, был помкомвзвода белорус Якименко.

А смоленские и белорусские всегда считались почти земляками. Вообще, всех новичков принимали с доброй душой. Я сразу подружился с грузином Думбадзе. Он меня песни учил на грузинском петь. Все новобранцы были сыты, обуты, одеты, что нам было еще тогда надо? Сама служба была нелегкой. Жара, Азия, пока привыкнешь. Помню, как каждое утро нас приводили к речке Даргом, стекавшей с гор. Через реку были натянуты тросы, так мы были обязаны, держась за эти тросы, находиться в ледяной воде 15 минут, закаляли нас, одним словом. Пить нам давали мало, флягу на день, зато все время кормили соленой рыбой. Пилоток не было, ходили в панамах защитного цвета. Пить воду из арыков нам запрещалось – мол, сразу и холеру и дизентерию подхватите. Первые два месяца учили матчасть пушки и проходили учебный полевой курс новобранца. Стрельбу боевыми снарядами провели только один раз, уже в начале июня.