– Таких было не так много, моих товарищей, к тому времени уже облаченных в форму курсанта-моряка, сдерживали рамки армейской (флотской) дисциплины и сила приказа. Но все равно находились отчаянные головы. Например, был у нас один парнишка со шпанскими замашками, Митька Жила, сын одного из руководителей Украины. Его отец был зампредседателя Совнаркома УССР. Митька «слинял на фронт» еще по дороге из Баку. И когда об этом узнал его отец, находившийся вместе с правительством Украины в Куйбышеве, в эвакуации, то Жилу стали, по поручению папочки, разыскивать по всем фронтам. Обнаружили его аж на Ладоге, в военной флотилии. Митьку под конвоем вернули к нам, но, насколько я знаю, он училища так и не закончил, куда-то опять исчез, возможно, что снова сбежал на фронт. Или был у нас в классе Гриша Пирогов. Столкнулись с ним после войны, в Лукьяновской тюрьме, находясь по «разные стороны баррикад». На фронте он был лейтенантом, а после войны Гриша стал профессиональным вором, и когда мы случайно встретились в тюремном коридоре, он «шел по делу» под фамилией Николаев. Мы обнялись, пожелали удачи каждому на своем «поприще», лишних вопросов друг другу не задавали, хотя он сильно удивился, что я остался на войне живой. Ему кто-то из общих знакомых рассказал, что меня убило на фронте еще в 1942 г.
– Ваши первые фронтовые впечатления?
– Вот вам маленький эпизод. Идет бой, мы лежим в отдельных ячейках. Рядом разрывается снаряд, и мне осколком перерубает палец на ноге. Из соседнего окопчика мне кричит раненый Валька Претко: «Мишка, куда мы, блин, попали?! Тут же убивают!»
– В госпитале долго лежали?
– Где-то с месяц. Потом из госпиталя мы вместе с Валентином попали в 12-ю гвардейскую стрелковую дивизию, отведенную в прифронтовую полосу на пополнение.
Нас сразу направили в дивизионную разведроту.
– Существует «стандартный набор вопросов» к бывшим разведчикам. Примерно 20–25 «дежурных» вопросов. Если какие-то из них вам покажутся банальными, лишними или наивными – не судите строго. Вы три года провоевали в одной разведроте и остались в живых, случай крайне редкий… Давайте начнем. Как вас встретили в разведроте?
– Сначала присматривались, приглядывались. Как себя ведет? Как пьет? Некоторым моя фамилия – Байтман – поначалу показалась «неблагозвучной», но я был товарищ хулиганистый и дерзкий, отпор давал сразу, пил наравне со всеми и быстро «вписался в наш дружный бандитский коллектив». Физически был здоровым, очень крепким, до войны был хорошим гимнастом, и когда начались занятия разведчиков (мы тренировались на ночные вылазки и прочее), то я показал себя на должном уровне, и все «сомнения в мой адрес» исчезли сами собой. Разведрота на тот период состояла из двух взводов, нас с Валькой зачислили в первый взвод.
– Весь сорок второй год 12-я гв. дивизия вела позиционную войну на Московском направлении, и проведение разведпоисков в условиях подготовленной во всех отношениях стационарной эшелонированной обороны противника всегда являлось сложной задачей. Каким для вас был первый разведвыход?
– Сидели на передовой, в первой траншее, долго приглядывались к немецкой обороне. Потом, ночью, мы поползли. Впереди сапер, за ним десять разведчиков, сзади связист и санинструктор. Прямо возле первой немецкой траншеи кто-то из наших кашлянул, немцы нас заметили, в воздух полетели осветительные ракеты, и по нам открыли бешеный огонь со всей линии немецких позиций. Мы насилу унесли ноги, выбрались из этой передряги, имея в группе одного раненого. Начальство приказало: «Завтра пойдете снова!» На следующую ночь мы пересекли «нейтралку» без происшествий, затаились возле немецкого блиндажа. Смотрим, часовой «маячит», решили его «снять», а потом забросать блиндаж гранатами, но так получилось, что часовой, считайте, сам пришел в наши руки, мы его скрутили, сунули ему кляп в рот и начали отходить. Но не проползли и двадцати метров, как немец выплюнул кляп и заорал на всю округу, его товарищи сразу всполошились, поднялась паника, по нам открыли пулеметный и минометный огонь, и, кстати, «языка» легко ранило, но немца мы доставили в штаб дивизии. Начальству этот «язык» категорически не понравился, наши «штабные боссы» ходили недовольными, с кислой физиономией…
– Из кого формировалась разведывательная рота 12-й гв. СД?
– Набирали в разведку только добровольцев. Исключений – не помню… В разведку шла в основном бесшабашная азартная отчаянная молодежь, бывшие уголовники и бывшие штрафники, одним словом, те люди, которым нечего было терять и которые заранее, сознательно и по своей воле подписали себе смертный приговор или «заявку на тяжелое ранение» уже в ближайшем будущем. Иногда приходили опытные бойцы, люди в возрасте, помню, как к нам прибыл один пожилой сибиряк, бывший таежный охотник, так его сразу стали использовать «по прямому назначению», как снайпера. У нас в роте была своя снайперская винтовка. Один раз в роту попал молодой паренек, прирожденный разведчик, ас разведки, как говорят, от бога. Он всегда сам лез в самое пекло и был смертельно ранен. Никогда в роту не зачисляли тех, кто был на «оккупированных территориях». Примечательно, но мне запомнилось следующее: в конце войны к нам стали реже попадать бывшие уголовники, видимо, «кадровики» и разведотдел уже стали «фильтровать при приемке» будущих разведчиков, а может, все просто – поток зэков на передовую иссяк. Одним из «последних урок», попавших в мой взвод, был «щипач»-карманник, по имени Виктор, неплохой парень, но полностью испорченный тюрьмой. Прибыл после штрафной роты и госпиталя и вскоре выбыл из роты по тяжелому ранению. Добровольцы были всегда, но из-за высоких потерь людей постоянно не хватало. Нередко в роту попадали «случайные люди», наивно думавшие, что в разведке «веселая житуха» и «ордена мешками», а потом… как разбирались, что тут у нас творится, то не знали, как от нас выбраться. Насильно в разведроте никого не держали, но и сразу из роты никого не отпускали, начинали уговаривать… Некоторые оставались «из-за любви к искусству» и постепенно втягивались в наш тяжелый и очень кровавый труд.
– Как готовились разведвыходы? Каким было вооружение и оснащение в разведроте? Кому разрешалось не участвовать в поисках?
– Как правило, полученную задачу мы обсуждали всей разведгруппой, назначенной на поиск, сразу отбирались 5–6 человек в группу захвата, и 8—12 человек в группу прикрытия. А что там будет дальше, никто из нас знать не мог. Простое задание могло обернуться в сложное, и наоборот. А нередко нас гнали в поиск с бухты-барахты, без предварительной должной подготовки, с требованиями немедленно достать «языка», любой ценой, умереть, но добыть, кровь из носу, не считаясь с потерями. Характерные примеры приведу позже. Насчет вооружения: автоматы ППШ, гранаты, финки, трофейные пистолеты. Ручных пулеметов в нашей разведроте было несколько, но в поисках их не использовали. Иногда брали в поиск трофейные автоматы. Мне пару-тройку раз пришлось вести в бою огонь из немецкого трофейного пулемета, изумительное, скажу я вам, оружие, легкий и надежный пулемет. В конце войны разведчиков вооружали автоматами ППС. Своего автотранспорта в роте не было, только после войны мы «прибарахлились», у меня даже появился свой личный мотоцикл марки «Ленде-рер», на нем и гонял. По поводу участвовавших в поисках. Саперов и радистов нам придавали из дивизии. В поиске, кроме «штатных разведчиков», участвовал наш санинструктор, прозванный «Санька с трубкой». И даже наш ротный повар мог по своему желанию пойти в разведку. В обороне нас кормили от штаба дивизии, и наш повар в принципе сидел без дела, так иногда сам вызывался на задание. Старшина роты в поисках не участвовал, но это не гарантировало жизнь, и они, старшины, тоже под Богом ходили, у нас за войну погибли трое или четверо человек, служивших на должности старшины роты, кого при бомбежке убьет, кто поедет в тыл за провиантом и на мине подорвется…