В Белоруссии мы сразу пошли в прорыв, и когда пересекли Пинские болота на «катюшах» и танках, вдруг оказались в глубоком немецком тылу. Мы перепутывались с немецкими частями, в целом для Белоруссии было характерно следующее: слишком стремительный наш марш-бросок вперед, группа танков, восемь машин, и моих восемь «катюш» с машинами поддержки не заметили, как рванулись вперед и на 60 км ушли туда, к Барановичам. Во время движения нужно было в одно местечко сходить, а солдаты соскакивали, в лесах видели немцев, а мы двигались дальше. Только глубоко в тылу мы пришли в себя и поняли, что находимся в тылу у немцев. И танкисты, и мои солдаты, как только мы разобрались в ситуации, что фактически сами попали в окружение, сразу врылись в землю. Впереди от нашей позиции была небольшая речушка и взорванный мост, движения дальше уже не могло быть, деревенька называлась Верьсмак. Я курил тогда, и вот, когда мы врылись в землю, капитан танкового батальона и я обходили спящих, вдруг заметили, что листва осеребрилась, красиво-красиво, как перед смертью бывает. Мы знали, что вряд ли выживем – завтра, и тогда я и капитан дали клятву: выживем, бросим курить. Утром нас атаковали немецкие танки, начали бомбить, но самое смешное оказалось в том, что немцы не знали: «катюши» находятся в тылу, они видели только, что танки прорвались. И когда я сделал два залпа и немцы поняли, что здесь находится такое грозное оружие. Хотя потом оказалось, что немцы не могли разобраться, откуда бьют «катюши», ведь залпы прошли в 60 км от линии фронта, это сыграло решающую роль в их паническом состоянии. Три дня мы оборонялись, а на третий день подошли наши, им понадобилось три дня на эти 60 км. Наши подошли ночью, мы подумали сперва, что это немцы крадутся, но, к счастью, обошлось без проблем, узнали друг друга. За эту операцию, за то, что мы способствовали психологическому поражению фашистов, они не ожидали, что наши танки и «катюши» могут оказаться в глубоком тылу, я получил полководческий орден Александра Невского, мне тогда был 21 год. Что такое окружение? Это фактически не было окружением, мы же вырвались вперед, а наши отступали. Это была одна из тех необходимых, в данном случае тактических, операций, которые привели к быстрейшему разгрому врага. Понимаете, какая психологическая обстановка создается, когда «катюши» играют в тылу врага. И я бросил курить, как и обещал. Больше не курю.
При пересечении границы с Польшей мы увидели старые пограничные столбы Советского Союза. Они были, конечно, смяты и сброшены, немцы установили свои. Когда мы освободили Люблин, он превратился во временную столицу, и вот там как раз формировалась Польская армия, с помощью Гвардии Людовой. Сейчас историческая память поляков говорит, что они создали свою армию, но это не совсем так: эту армию мы создавали, так как нужен был противовес Армии Крайовой, которая существовала под эгидой лондонского правительства. Мировые геополитические игры. Помню, когда мы освободили предместье Варшавы Прагу, на той стороне была Варшава, а мы на это стороне взяли Прагу, с тяжелыми боями. В это время возникло восстание поляков против немцев. Что удивительно, нам был дан приказ не помогать, выходит, в данном случае мы являлись союзниками немцев, потому что это было польское восстание под руководством польского лондонского правительства. Оно было подавлено в крови. Могут ли поляки потом простить нам это? Нет, точно так же, как не могут простить расстрел лучшей части своего польского офицерского корпуса, который был без суда и следствия расстрелян и похоронен в Катыни. Своеобразные сложились отношения, сразу чувствовалось, что Советский Союз несет с собой определенную, совершенно четко продуманную линию. Так как поляки, восставшие против немцев, не несли нашу идеологию, поэтому мы им не помогали. Сегодня Международный суд признал, что коммунистическая и фашистская идеология однотипны, это страшное признание, потому что мы боролись за свободу народов, а вместе с тем это признание накладывает свой отпечаток, ведь я тоже вступил в партию и как солдат честно выполнял свой долг. А вот такая идеологическая подоплека оказалась. Мы видели восстание, даже просили, давайте мы залп дадим, поможем, но нам отвечали одно: «Приказа нет». Тогда мы не понимали, почему не помогали, видеть, как сражаются люди, немцев видеть, которых мы можем уничтожить, а приказа нет. Поэтому, конечно, польская гордость всегда помнила, что мы вели себя непристойно в годы войны, когда не помогли восставшим. Для того чтобы как-то подкупить сердца поляков, мы тогда построили в сердце Польши дворец, но разве это здание может компенсировать те потери, которые понесли поляки в борьбе с немцами, без нашей помощи.
Затем нас из предместья Варшавы передвинули чуть севернее от Вислы, там был такой приток Нарев, мы заняли плацдарм на той стороне притока. И на этом мы остановились на определенное время, до большого наступления. Нас отвели правее от Варшавы, и мы двинулись вперед к Восточной Пруссии. Но я получил медаль «За освобождение Варшавы», так как нами были взяты предместья, Прага. А при вступлении в Пруссию получилась такая интересная вещь. Глубокой осенью, в ноябре 1944 г., в нашу часть приехал полковник Кислицкий, не один, а привез с собой старшего лейтенанта и прочитал приказ о том, что для формирования новых, совершенно секретных частей Новикова отправить в Москву. Поэтому в дальнейших операциях на прусской территории я не участвовал, потом ребята, приехавшие в Москву, рассказывали мне, как проходила операция, как они вышли к Балтийскому морю, наши части освобождали Кёнигсберг. Рассказали о том, как они участвовали в прямых сражениях в городе, непосредственно по целям в городе моя батарея стреляла только в Кёнигсберге, когда шли бои в городе.
В Москве формировались новые ракетные части для ударов на длительные расстояния, как я теперь понимаю, не исключалась война с нашими союзниками. Поэтому подбирались, видимо, опытные люди для службы в этих частях. У нас еще не было ядерного оружия, но ракеты, способные на 500–600 км доставлять заряды, уже были. Вот я был направлен в такую часть. Но самое смешное произошло дальше: прибыв в Москву, я тяжело заболеваю, сначала у меня воспаление среднего уха, потому что пока на машине осенью ехал, продуло. А потом врачи придрались к моему здоровью, положили в госпиталь, и 5 января 1945 г., несмотря на то что я плакал, как ребенок, меня комиссовали как инвалида Великой Отечественной войны III группы. Когда мои ребята вернулись с фронта в Ленинград, уже шло формирование ракетных частей, они нашли меня и сказали: «Возвращайся, мы тебя возьмем». Но я уже сам признал себя инвалидом, я лечился в Бехтеревском институте мозга, т. к. сказалась контузия, пока на фронте, я был огурчиком, а тут сразу же в мирной обстановке всякие болячки вылезли. Поэтому мои боевые действия заканчиваются в 1944 г. Квартира в Ленинграде, куда я приехал, находилась на Невском проспекте, она сохранилась, потому что она была не со стороны улицы, которая обстреливалась, а с другой, внутренней. В моей квартире находился штаб воинской части, когда я приехал, обстановка сохранилась, все как и было. Ребята, конечно, освободили помещение, прикрепили меня временно к столовой, чтобы подкормиться, пока разберусь. На этом началась моя мирная жизнь.
– У «катюш» была исходная позиция, и только перед выстрелами они выезжали на огневую. Это так?
– Делалось только так, причем на карте указывалась точка, на которую я должен выйти, и я располагал свои машины в ряд, они уже подъезжали с нерасчехленными установками. Я был где-то здесь, впереди, чтобы меня могли видеть и слышать. Чехлы снимались, «катюша» имела восемь ракет, которые вешались на верхнюю часть, и внизу там была прорезь такая для закрепления. Для того чтобы устроить залп, у нас были специальные домкраты, потому что настолько мощное давление, что резина могла бы не выдержать. По команде: «Приготовиться к бою!» все машины выезжали на огневую, домкратились, и подымался огонь после моего приказа: «Огонь за Родину!» Поднимался дым, и моментально, ведь шесть человек каждую установку обслуживают, поднимались домкраты и мчались подальше, по ходу дела надевали брезент, уже ракет не было. Сама огневая позиция всегда выбиралась по ходу дела, расстояние от места расположения машин до нее метра 3–4, не больше.