У нас в селе жили три еврейские семьи, которые после прихода румыны отправили в рыбницкое гетто. Наш бывший председатель сельсовета Кравец тоже эвакуироваться не успел, поэтому после начала оккупации он прятался в окрестностях села, но уже когда начались морозы, видно, его кто-то выдал, румыны его арестовали и привезли в село. Построили виселицу и решили устроить показательную казнь. Собрали людей и начали их опрашивать, кто пострадал от него лично, но его так никто и не предал, и ни один человек против него показаний не дал. И вы знаете, после этого румыны не решились его казнить, они его просто отправили в рыбницкое гетто. Я знаю, что наши односельчане, бывая по делам в Рыбнице, старались с ним встретиться и передать ему хоть что-нибудь из продуктов. Благодаря этой помощи и сам Кравец, и вся его большая семья смогли пережить оккупацию, и потом так и жили в нашем селе.
А я в Рыбнице после войны был знаком с Николаем Лазаревичем Довидзоном, который был секретарем подпольной комсомольской ячейки Рыбницкого гетто. Ему тоже посчастливилось там выжить, и потом он геройски воевал в нашей 41-й дивизии…
Я знаю, что в Дубоссарах есть большое захоронение казненных фашистами людей. Там выкопали одиннадцать больших рвов и закопали в них около десяти тысяч расстрелянных людей, но не только евреев, но и многих других… Уже не помню, в каком году на траурный митинг, посвященный этим трагическим событиям, приезжал один человек из Израиля. Он выступал и рассказал, как ему тогда «повезло»: он упал в ров даже не раненный и смог выбраться из него только через три дня…
– А вас не могли выдать, ведь вы тоже были комсомольцем, активистом советской власти?
– Могли, конечно, но вот не выдали. Не знаю, я думаю, что просто все уважали моего отца, он пользовался у людей большим авторитетом, наверное, это сказалось.
Но во время оккупации произошел один случай, и если бы не мой дядя, то, думаю, мы бы с вами сейчас не сидели и не разговаривали… Мой родной дядя, который в нашем селе до войны был секретарем сельсовета, был заядлый рыбак, и один раз он со своим товарищем, как обычно, рыбачил на берегу Днестра. И прямо на него с правого берега приплыла лодка, в которой было два человека и, как оказалось, искали меня. Они были из того самого села Валя-Русулуй, в котором я работал до войны, и приехали со мной рассчитаться…
Как раз в тот период, что я работал, там репрессировали из числа кулаков несколько человек, около десятка, их выслали тогда вместе с семьями. Прошло уже столько лет, но я могу поклясться, что совесть моя чиста, и греха на мне никакого нет, ведь мне было всего семнадцать лет, в селе я был абсолютно новый человек, и от меня в этом вопросе совершенно ничего не зависело, а единственная моя вина была в том, что мне поручили составлять списки арестованных. Но те двое, видно, считали по-другому и поэтому приехали со мной поквитаться… Но мой дядя, когда понял, зачем они приплыли, все же как-то смог их убедить, что я ушел вместе с Красной Армией, и тогда они сразу уплыли обратно. Все-таки я, наверное, родился «в рубашке», потому что мне так крупно повезло… Ведь если бы они не попали именно на моего дядю или бы он не смог их убедить, то они или сдали бы меня полиции, или сами бы «решили вопрос»…
– В этот период у вас не появились сомнения, что мы победим в этой войне?
– Вы знаете, нет. Я был такой «заядлый» комсомолец, так верил и до сих пор верю в коммунистические идеалы, что у меня таких мыслей никогда не было.
– А вы не задумывались, почему отступила Красная Армия, отчего произошли такие неудачи в начале войны?
– Все же я не был тогда таким особым мыслителем, чтобы задавать себе такие вопросы. Мне было всего семнадцать-восемнадцать лет, образование – только сельская семилетняя школа, так что об этом я как-то не думал, но в нашу победу все равно верил, вот была у меня какая-то твердая убежденность.
– Как вы вообще жили эти три года в оккупации?
– Очень и очень плохо. Румыны ведь думали подарить местные земли своим офицерам и солдатам, поэтому колхозы они не распустили, а просто преобразовали их в общины, в которых люди работали фактически бесплатно, так как весь урожай румыны забирали подчистую. Вот тогда на селе впервые появилось такое явление, как воровство, потому что до войны люди вообще не воровали, ведь даже за взятый на поле колосок могли очень строго осудить, и ни у кого тогда даже и мысли такой не возникало, чтобы взять себе что-то с колхозного поля. А тут просто людей поставили в такие условия, что, для того чтобы выжить, пришлось научиться воровать, а потом это явление так и осталось…
Я работал ездовым на подводе, перевозил разные грузы, поэтому иногда у меня была возможность, что-то «прихватить» и привезти домой… Конечно, воровать – нехорошо, но ведь нужно было как-то выживать… И все три года оккупации я проработал в этой общине, ни разу за все это время даже не выезжал никуда из села.
К местному населению румыны относились очень плохо, как к людям второго сорта или вообще рабам. И к бессарабцам они относились плохо, хуже, чем немцы, но к приднестровцам еще хуже, поэтому-то люди и не хотят объединения с Румынией, потому что очень хорошо запомнили, как те себя вели…
Излюбленным наказанием у них было битье. Даже если они ловили группу молодежи, которая у кого-нибудь дома собиралась просто пообщаться и задерживалась позже разрешенного времени, то могли очень сильно избить. Мне повезло, всего раз я как-то получил по спине палкой, а моего товарища один раз так сильно избили, что отбили ему почки… Несмотря на это, он потом воевал в соседней с нами дивизии, но вскоре после войны умер…
– В оккупации вы знали, что творится на фронте?
– Знали. И слухи разные ходили, и в селе у нас была учительница – Токарева Александра Александровна, которая через приближенных к ней ребят распространяла новости с фронта. Как потом оказалось, она сама была из дворянской семьи, но во время войны была связана с местным подпольем, и после Сталинграда она уже регулярно передавала нам, что творится на фронте.
– Когда освободили ваше село?
– Это было, кажется, первого или второго апреля сорок четвертого. Мы с моим приятелем пошли к девушкам в соседнее село Зозуляны, засиделись там допоздна и уже собирались идти домой, как кто-то очень настойчиво и властно постучал в окно. Оказалось, что это были разведчики Красной Армии. Целый полк стоял уже на окраине села, но не входил в него, послали вперед эту разведку. Когда разведчики узнали, что в доме есть два парня из Попенок, то предложили нам стать у них проводниками, чтобы показать дорогу в наше село, и мы с радостью согласились. И так получается, что мы с Петром Козием и с 126-м полком 41-й гвардейской дивизии участвовали в освобождении родного села. Боя почти никакого не было, потому что у нас в селе был только постоянный жандармский пост, но его окружили и закидали гранатами.
– В вашем селе были люди, которые сотрудничали с румынами?
– Несколько человек служили в полиции, но они никого не обижали и ничего плохого людям не делали.