А возвращаясь к трофейной теме, я вам расскажу такой случай, из-за которого меня потом одно время часто подначивали. Мои солдаты всегда получали сапоги, но один раз вдруг выдали ботинки с обмотками, и ребята забастовали: «Мы не пехота, не будем в ботинках ходить». А это было как раз после Курской дуги. Тяжелые бои прошли, и мы быстро двигались вперед, почти не останавливаясь. И в одном месте оказалось столько перебитых немцев, что все мои солдаты поснимали с них для себя сапоги. Я даже технику подглядел, которой их научила трофейная команда. Между ног для упора вставлялась палка, и одновременно сдирали сапоги с трупа.
Так потом я прямо не знал, куда деваться от этого позора. Например, как-то мы двигались походной колонной, и вдруг меня догоняет один из знакомых офицеров: «Ты не чувствуешь трупного запаха?» – «Вроде нет». – «А вот ты знаешь, я как мимо твоей батареи прохожу, так сразу чувствую», вроде как от этих немецких сапог. Но вообще немецкие сапоги мы почти не брали, и вот почему. Я обратил внимание на то, что почти у всех наших солдат был высокий подъем ноги, а у немцев почему-то почти все сапоги были рассчитаны на низкий подъем, и именно поэтому они нам и не подходили.
Когда под Сталинградом мы захватили немецкий аэродром, то на складе нашли большой запас шикарных хромовых сапог. Но сколько я их там ни перемерил, и даже на размер больше, но ни одна пара мне так и ни подошла. Надеть-то я их еще как-то мог, но уж очень сильно они жали в подъеме.
– Но не было суеверий, что нехорошо брать вещи с убитых?
– Да я особо и не помню, чтобы с убитых что-то брали, кроме документов, оружия и часов. Вот еще помню, что некоторые солдаты имели трофейные портсигары, но где они их добывали, я даже не знаю.
– А из одежды ничего не брали?
– Однажды со мной произошел такой случай. Я когда только прибыл с курсов в полк под Сталинград, то недели две был не у дел, потому что свободного места на мою должность не было. И такой это был тяжелый период, что даже сейчас неприятно его вспоминать.
Ну представьте себе: дикий мороз, ты не занят и только привязан к кухне, болтаешься за ней, да еще ходишь, просишь валенки и теплое обмундирование, потому что мерз я просто страшно. Я же вам рассказывал, что во время нашей остановки в Саратове успел продать почти все свое зимнее обмундирование, и из теплой одежды у меня оставались только перчатки и зимняя шапка. Причем она была не обычная ушанка, а снайперская, белого цвета, видно, других тогда на складе не оказалось. А так я был в обычной хэбэ гимнастерке и простой шинели, так что мерз просто немилосердно. В общем, очень тяжелое положение.
Но я был не один, а с младшим лейтенантом, который оказался в таком же положении, что и я. Помню, что когда нам приходилось спать в снегу, то мы с ним будили друг друга каждые пять-десять минут, чтобы не замерзнуть. Как-то в одном месте остановились переночевать в какой-то постройке, кое-как сидя пристроились, поспали, а утром оказалось, что это немецкая уборная… Но зима ведь была суровая, все замерзло, поэтому даже никаких запахов не было.
И вот как раз в этот период, когда наш полк передислоцировался, то мы вдвоем с ним, как обычно, шли за обозом. Но это же степь, и помимо того, что и так очень холодно, там ведь еще и сильный, пронизывающий ветер, в общем, кошмар… А этот парень тоже сильно мерз, и вдруг он увидел, что на снегу валяется ничейный какой-то малахай, такой немецкий головной убор со специальными наушниками от мороза. Он его подобрал, надел и говорит мне: «Вот сейчас у меня уши больше мерзнуть не будут». Но только мы отошли от того места, где он подобрал эту шапку, буквально метров на пятьсот, как вдруг из «тридцатьчетверки», которая стояла метрах в пятистах от нас, очередь, пуля ему попала в шею, и он валится замертво…
И я даже не знаю, почему из танка дали очередь. Может, танкисты по силуэту подумали, что это немец? Первая мысль у меня, конечно, была пойти к этим танкистам и разобраться, а потом я подумал: «А какой дурак даст себя обвинять в таком деле? Он скорее и тебя самого прикончит…»
– А вообще часто приходилось попадать под огонь своих?
– Если не считать того случая, когда нас обстреляли при переправе через Дон у Богучара, то лично мне под огонь нашей артиллерии или авиации попадать не приходилось. Зато мне самому однажды довелось стрелять по своим. Как-то на Украине наша разведка доложила, что село перед нами занято немцами. А так как я поддерживал огнем батальон, то его командир попросил меня перед их атакой провести небольшую артподготовку.
Минут двадцать моя батарея вела огонь по этому селу, и вдруг я вижу, что ко мне идет наш командир полка: «Ты куда стреляешь?!» – «Командир батальона попросил поддержать огнем». – «Ты же по своим лупишь, это соседний батальон уже вошел в село!» И действительно, оказалось, что мы стреляли по соседнему батальону, но нам повезло, потому что от нашего огня только ранило осколком заместителя комбата, а убитых не было, видно, они вовремя вышли из-под огня. Но это был единственный такой случай. И я не считаю, что это обычное для войны дело. Например, у нас это считалось крайней степенью непрофессионализма, и кроме презрения и возмущения ничего не вызывало.
– Боеприпасов всегда хватало?
– Надо сказать, что одна из вещей, которая меня просто угнетала на войне, – это была вечная нехватка боеприпасов. Вернее, даже не нехватка, а постоянное ограничение в их использовании. Тут мне сразу вспоминается, что когда в том бою у Герцовки я вызвал огонь на себя, то на линии как раз оказался командир полка, и, услышав это, он грубо обругал меня: «Ты что, курвай, двух вшивых немцев испугался, – это у него была такая любимая присказка, – и хочешь на них весь боекомплект истратить? А потом тебе стрелять нечем будет». Я даже опешил тогда, высказать мне такой упрек, не зная обстановки…
Но, правда, потом, когда ему доложили о том, что это был за бой, ведь у обер-лейтенанта, который на меня прыгнул, нашли документы, по которым было видно, какие у немцев были силы и задачи, то он меня похлопал по плечу и похвалил: «Молодец!»
А вообще, обычно боеприпасов хватало, хотя когда обозы отставали, то возникал, конечно, дефицит. Например, когда мы наступали от Орла, то нечем было кормить ни людей, ни лошадей, и какие уж тут боеприпасы. Ну или в окружении.
Но на фронте ведь ситуация менялась очень быстро, поэтому рассуждать, из-за чего так получалось, не зная полной картины, нельзя. Вот меня, например, всегда удивляли писатели, которые сами воевали в окопах, а берутся описывать или рассуждать о целях операции с позиции командования. Что, например, Жуков устлал нашими телами пол-Европы. Но ведь всем известно, что у наступающих потери больше в соотношении три к одному. Война без потерь не бывает, а если будешь хныкать и лить слезы над каждым убитым, то никогда не выиграешь.
– Но тогда я хочу вам задать один из важнейших вопросов нашего проекта. У вас не было или нет ощущения, что мы воевали с неоправданно высокими потерями? Что у нас людей не жалели?