Взял с собой ординарца, мы пошли на НП и вдруг с опушки леса, про которую разведчики нам сказали, что немцев там нет, по нам начал стрелять немецкий пулемет. Это, кстати, тоже к вопросу о неоправданных потерях. Ведь если бы я только знал, что на опушке есть немцы, то действовал бы совершенно по-другому, но ведь разведчики сказали, что на опушке никого нет. Так что такие потери случались и по объективным причинам.
В общем, моего ординарца ранило в бедро. Я с него стащил ватные штаны, кое-как рану перетянул, и как раз в этот момент меня и тюкнуло… Как потом мне рассказали, это был бризантный снаряд, который разорвался прямо над нами, и осколок мне попал в левую верхнюю часть головы…
Но что интересно. Где-то в семидесятых годах у нас была встреча ветеранов дивизии в Москве. Мы сидели в каком-то ресторане, и в разговоре вдруг один человек упомянул мою фамилию и говорит: «Вот я бы хотел его найти, но говорят, что он погиб при прямом попадании в палатку». Я к нему подошел: «Вот вы упомянули мою фамилию, это я». – «Да как же так, мне сказали, что в палатке все погибли…» Вот так я узнал, что по счастливой случайности остался жив, хоть и был тяжело ранен. А все, кто оставался в палатке, человек пять или шесть, погибли при прямом попадании…
И я вам так скажу. Я был трижды ранен, и все три раза перед ранением я ощущал какое-то такое чувство сильного внутреннего беспокойства и беды, хотя вроде бы и ничем не объяснимого…
– Но вот вы, например, верили, что останетесь живым, что вернетесь домой? Может, мечтали о том, чем займетесь после войны? Верили в судьбу, например, или в Бога?
– Уверенности такой, конечно, у меня не было, но была надежда. И вот я когда иногда оцениваю весь мой путь, причем не только на войне, а вообще по жизни, то у меня создается такое впечатление, что меня действительно как будто кто-то вел и охранял. Все-таки судьба, наверное, ведь сколько было разных случаев… Как, например, так удачно получилось, что у меня в руках тогда оказалась ракетница. Я ведь точно знаю, что в том положении я бы кобуру открыть не смог, она у меня была очень тугая, а так… Или взять, например, тот случай с шахматами. Мы же совсем рядом сидели, каких-то полметра, оба склонились над доской, но осколок достался ему, а не мне…
– Вы этот случай не рассказывали.
– Как-то я находился на своем НП на передовой, было затишье, поэтому мы с командиром роты прямо в окопе решили сыграть в шахматы. И хотя мы были с ним знакомы всего пару дней, но успели даже подружиться. Очень такой симпатичный парень был, то ли Силяков, то ли Силуков откуда-то из республики Марий Эл.
Прямо там в окопе положили доску на ящик из-под патронов, играем, и вдруг внезапный артналет, немцы такое часто практиковали, да и мы потом тоже. И этому парню осколком срезало верхнюю часть головы, причем вся масса мозга упала прямо на шахматную доску… С тех пор я в шахматы не играл ни разу, потому что когда вижу шахматную доску, то у меня перед глазами сразу всплывает эта ужасная картина…
Вообще я вам должен сказать, что дружба на войне – это очень сиюминутная вещь. Особенно в пехоте, где век солдата совсем недолог, поэтому люди просто не успевали сильно подружиться. Но даже смерть близких тебе людей воспринималась совсем не как в мирное время, а просто как данность. Ведь когда почти каждый день видишь смерть людей, то острота переживаний заметно притупляется… И даже, например, когда я убил того немецкого лейтенанта, то вначале как-то нехорошо это все воспринял, что, мол, это я причина его смерти… А потом это прошло, ведь кругом смерть…
– Говорят, что многие солдаты на фронте пересмотрели свое отношение к религии.
– Нет, в Бога я даже на фронте верить не стал. Причем я даже не помню ни одного случая за всю войну, когда бы кто-то из солдат или офицеров как-то показывал свою набожность или хотя бы молился. Мы и не говорили об этом, все-таки нас воспитывали как атеистов. У меня и крестика не было, и я не верил во все эти вещи, хотя, конечно, был крещеный, просто семья у нас была не религиозная.
Единственное, что помню, в одном месте мы переночевали в одной хате, а когда утром уходили, то вышла хозяйка, женщина лет пятидесяти, и перекрестила нас на прощание.
Нет, был еще один эпизод. Когда меня второй раз ранило, то нашу часть отправили грузиться на станции Котлубань, поэтому, чтобы не отстать от своих, я решил остаться в батарее. Даже в санбате тогда не лежал, а долечивался прямо в пути. Каждый день в вагоне меня перевязывали, но когда выгрузились, меня все-таки отправили недели на две в курский госпиталь. Тогда уже все таяло, у меня все бинты намокли, и температура подскочила до сорока градусов. Причем до Курска я километров двенадцать прошел, держась за повозку, потому что в повозке были тифозные, и в нее нельзя было лечь.
В госпитале я сразу прилег, но какой-то молоденький врач меня разбудил и начал меня стыдить за то, что у меня, офицера, шапка повернулась боком… Измерили мне температуру – 40, потом еще раз измерили, уже двумя градусниками – опять 40. Не знаю, может, у него какие-то подозрения насчет меня были.
А после госпиталя мне выдали назначение в другую часть, но я очень хотел вернуться именно в свою батарею, поэтому решил самостоятельно пробираться к своим. И вот тогда, в последнем месте, где мне пришлось ночевать, один старик мне начал рассказывать, что в Священном Писании сказано, что белый ворон победит черного ворона. А утром я проснулся, смотрю, наши ребята. Оказывается, в этом селе и стояла наша часть.
– А вы не задумывались на фронте, когда закончится война? Чем после нее будете заниматься?
– И разговоров таких не было, и даже не думали об этом. Может, те, кто перешел границу, уже и начали задумываться об этом, но меня ранило, когда до победы было еще очень далеко. И о послевоенной жизни на фронте лично я, например, совсем не думал и не мечтал даже. Тогда все жили только войной.
– Вот вы упомянули, что играли на передовой в шахматы, карты. А разве в карты, например, разрешалось играть?
– А кто там запретит? Причем солдаты постоянно где-то доставали отличные немецкие карты и ими играли. Но играли не для того, чтобы выиграть, а просто, чтобы скоротать время. Вот, кстати, вспомнился еще один случай.
В Сталинграде мы оказались в подвале магазина, где был КП Паулюса, едва ли не в тот же день, когда он сдался в плен. Причем солдаты тут же вскрыли сейфы, которые там были, и они оказались набитыми нашими советскими деньгами. И прямо тут же начали играть на них в карты. Что тут скажешь, славяне… Но вдруг раздался сильный взрыв, все всё побросали и кинулись оттуда. Но я знаю, что мой старшина тогда все-таки успел прихватить там сколько-то тысяч и отправил их домой.
– А как-то еще отдыхать удавалось? Может, музыканты у вас в батарее были?
– Нет, музыкантов у меня ни разу не было. А когда говорят, что на передовую приезжали фронтовые бригады, то у меня это всегда вызывает улыбку. Вот сколько я не был на фронте, но ни разу и близко не видел ни одной бригады артистов, дальше КП дивизии они ни-ни.