– Как вы можете оценить немцев как солдат?
– Стойкие и дисциплинированные. Но все-таки ощущалась заметная разница между тем, какими они были в начале и в конце войны. Вначале они были заметно увереннее и наглее. Но я не могу припомнить, чтобы мы что-то перенимали у них, просто сами нарабатывали опыт.
– С заградотрядами вам доводилось сталкиваться?
– Нет. Мы знали, что есть такой жесткий приказ, но мне лично ни разу не пришлось. И я не верю, чтобы кто-то мог стрелять сзади по своим. И с «штрафниками» мне тоже сталкиваться не приходилось. Но я могу, например, рассказать такой эпизод, который я видел лично. Когда 8-я Армия беспорядочно отходила из Эстонии, то, для того чтобы остановить солдат, привезли женщин. Они были разного возраста, в фуфайках, с винтовками, но без патронов. И эти женщины сделали буквально чудо, причем они не угрожали, а просто стыдили солдат, говорили с ними по-женски, по-матерински, шутили. И никто из солдат от них не посмел отмахнуться.
– Наградной темы коснемся?
– Нужно признать, что в начале войны почти совсем не награждали. У нас в полку был всего один Герой Советского Союза – пулеметчик, кажется, рязанский парень. Они оказались в окружении, а когда к ним все-таки пробились, то вокруг него лежало очень много немецких трупов…
А для меня самая дорогая награда – медаль «За оборону Ленинграда». Все-таки почти два года я провоевал там в тяжелейших условиях. А вот под конец войны стали награждать щедро, и то многое зависело от активности начальства. В штабах, конечно, себя не забывали, но и явной несправедливости я не помню. Хотя, например, за форсирование Днепра меня обещали наградить, но это так и осталось пустыми разговорами. Признаюсь, было обидно.
– Были у вас друзья на фронте?
– Самые близкие друзья у меня были еще с училища, но к весне 42-го из них почти никого не осталось… Например, Леша Лычев, ленинградец, очень начитанный и эрудированный парень. За три года училища он 90 дней провел на гауптвахте, и его не отчислили только потому, что у него были высокопоставленные родители. Но, несмотря на все, он все равно хорошо окончил училище и был у меня отличным заместителем роты. Погиб зимой 1941-го под Ладогой… А когда у меня на глазах умирал Масюков (он на фото справа от меня), я плакал… Тогда нас, двенадцать саперов, послали уничтожить ДОТ, а вернулось только пятеро… Его кишки вываливались наружу, говорить он уже не мог и только смотрел на меня… А тот ДОТ мы так и не уничтожили…
– Случаи трусости вам не приходилось наблюдать?
– Почти нет. Но когда мы стояли под Ленинградом, то нам прислали двух лейтенантов. Причем оказалось, что они бывшие рабочие знаменитого Кировского завода. А к ленинградским рабочим, тем более с Кировского завода, у нас очень уважительно относились. Но эти двое оказались такими трусами, что мы не знали, как от них побыстрее отделаться. Держались они вместе, постоянно о чем-то шушукались. На них не было никакой надежды, поэтому приходилось дублировать задачу их заместителям. Вскоре одного из них арестовали за то, что он умышленно нанес себе страшный ожог, и больше мы его не видели. А второго, чтобы избавиться от него, мы … отправили на курсы повышения квалификации. И что вы думаете? Он вернулся к нам через шесть месяцев уже старшим лейтенантом. Но он совсем не изменился и все равно погиб. И на фронте я убедился, что труса смерть все равно настигнет…
– С немецкими снайперами вам доводилось сталкиваться?
– В обороне под Ленинградом их было очень много, и они очень досаждали. Старались выбивать командиров и расчеты орудий. Было и много «кукушек», причем многих из них приковывали цепями. Но некоторые из них не стреляли, и их брали в плен, а некоторые отстреливались до последнего.
А с нашей стороны были «охотники за кукушками», причем были и девушки-снайперы. Должен вам сказать, что они одним своим присутствием очень поднимали настроение солдатам. Хотя вообще женщинам на фронте было очень тяжело. Например, что доводилось видеть и испытывать санинструкторам… Хотя про них и всякие анекдоты ходили, но всегда я презирал таких рассказчиков.
– Ваша семья и семья жены пережили оккупацию. Они что-нибудь рассказывали о том периоде?
– Нам, наверное, повезло: и в нашем селе, и в селе жены стояли румыны. Конечно, преследовались семьи активистов, коммунистов и красноармейцев, но зато любые вопросы можно было «решить» за деньги. Можно было откупиться.
Я ведь уже вам рассказывал, что в селе у жены даже еврейские семьи откупались, хотя моего отца и брата местные полицаи несколько раз допрашивали «с пристрастием». Достаточно сильно избивали. Но попыток призвать отца и брата в королевскую армию не было. А когда село освободила Красная Армия, то их мобилизовали, хотя брату было только 17 лет, а отцу 49 лет. Отец служил пулеметчиком, закончил войну в Болгарии, а брат на Кицканском плацдарме стал инвалидом, вернулся домой слепым…
– Что-то вас поразило за границей?
– Бросался в глаза уровень жизни. Хотя, например, в Румынии города красивые, но села были еще бедней, чем у нас в Молдавии. Зато в Венгрии, даже когда мы останавливались в селах, то нам сервировали стол, как в ресторане.
– Бывали случаи мародерств, изнасилований, совершенных советскими солдатами?
– В нашей румынской дивизии дисциплина была на высоком уровне, и таких случаев я не помню. А вот солдаты из обычных частей иногда вели себя развязно, многое себе позволяли… Но с этим боролись, даже был специальный приказ о расстреле на месте за мародерство и т. д. И этот приказ исполнялся. Я, например, однажды лично видел такой тяжелый эпизод. В Венгрии к группе местных женщин подошел солдат в казацкой форме и выбрал из них с недвусмысленной целью самую красивую девушку. Но другая женщина знаками сама предложила себя вместо той юной девушки, которую он выбрал. Это увидел один советский офицер, подошел и прямо на месте застрелил этого казака… Причем то, что он не прав, посчитал не только я, но и эти женщины. Они начали плакать, сочувствовали этому солдату, а к офицеру у них даже появилась ненависть… Я считаю, что в этом случае было вполне достаточно отвести солдата в комендатуру для разбирательства.
– Почему вас демобилизовали из армии в 1944-м?
– Я только потом узнал, что еще когда шел отбор офицеров-молдаван для румынской дивизии, то одновременно велся отбор и офицеров-специалистов для работы в сельском хозяйстве, и меня ошибочно занесли в этот список. После боев за Дебрецен мне сообщили, что у меня новое назначение. Мне нравилось служить, я любил инженерное дело, у меня хорошо получалось. И поэтому когда меня, не спрашивая моего мнения, уволили в запас и направили в распоряжение ЦК КП Молдавии, я был очень огорчен и разочарован. А нашу дивизию, хоть она и отличилась в боях, расформировали, а людей передали различным румынским частям. К тому времени из 150 офицеров-молдаван в строю оставалось всего 50 человек…