Нет и нет, ходить к Робертсенам он больше не желал. Четверо малоприятных людей под одной крышей, глупость, самомнение, сплетни. И дочки ничего не стоят. Когда он рассказал, что у его жены из Кентукки были родители-французы, они воскликнули:
— Подумать только, значит, она умела по-французски!
И они приволокли чернила и ручку и каждая — свой альбом для стихов, куда надо было написать что-нибудь и подписаться.
Но и за пределами городка хватало таких мест, куда можно сходить и поваляться, скрывшись от чужих глаз. И не потому, что его одолевала лень, а потому, что, обитая в Кентукки, он пристрастился к беззаботной жизни, как пьяница — к вину. Он безжалостно обходился со своей новой одеждой, когда бывал за городом, на компостных кучах, в садоводствах либо в каменоломне, среди белесой каменной пыли, но нимало о том не печалился. Словом, никаких благородных замашек, человек безразличный, порой небритый. Свои маленькие руки с мягкими пальцами, которые можно было отогнуть далеко назад, свои воровские пальцы, он совсем не берег, он даже отирал их о штаны. Лолла по-матерински заботливо советовала ему справить себе еще костюм, еще два и стать как все люди. Что-нибудь светло-серое вполне сгодится для лета, а на рукав можно надеть черную повязку. Послушайся меня, Абель.
— А Тенгвальд как поживает? — спросил он.
— Тенгвальд? — улыбнулась Лолла. — Ну, со мной он порвал, и правильно сделал. Но он женился на Ловисе Роландсен, и они вполне подошли друг другу. У них не то семь, не то восемь детей, которые гоняют по улицам.
— Значит, они плохо живут?
— Да нет, хорошо. Он работает подмастерьем у кузнеца, а когда его отец, старый Крум, отдал Богу душу, ему хоть что-нибудь да перепало. Но восемь детей — это, конечно…
— Мне бы надо побывать у него в кузне, — сказал Абель, — но я такой по-дурацки расфуфыренный, что мне и показываться там неохота. Ты не сходишь со мной к портному?
Они пошли к портному и выбрали подходящую ткань. Абелю было забавно выбирать: коричневая двойка, серая двойка.
— Подкладка должна быть шелковая, — распорядилась Лолла, — как у молодого Клеменса. И еще весенний плащ. А теперь пойдем и купим шляпу.
Они пошли и купили шляпу, даже две шляпы, одну серую, а другую коричневую. Сорочки, командовала она, галстук, носки. А как насчет ботинок? И карманных часов? Между прочим, я видела, что у тебя на столе лежит револьвер, зачем он тебе понадобился?
Потом ему выдали на руки две сберегательные книжки, не куча денег, но суммы приличные, в каждом банке примерно одинаковые.
— Пусть каждый возьмет по книжке, — сказал он.
Но она не хотела этого.
— Пусть у каждого будет своя книжка.
— Но у меня есть ежемесячная пенсия. Они так решили.
— Молчи. Да, ты спрашиваешь, зачем мне револьвер? Я его просто так прихватил. Там, откуда я приехал, мы ходили в рубашках, штанах и с револьвером. Ты себе даже не представляешь, насколько это естественнее, чем иметь кучу платьев. Ты бы поглядела на Лоуренса, как он однажды нагишом поехал в Мексику, а вернулся разодетый и упился до чертиков и все раздарил. Вот как оно было. А теперь давай купим что-нибудь и на твои деньги.
— Нет! — вскричала Лолла прямо посреди улицы.
— Давай, давай, — сказал он, и глаза у него потемнели — у равнодушного и безразличного Абеля вдруг потемнели глаза.
— Ну разве что туфли, — сказала она. — На каждый день. Нарядные мне подарил твой отец.
Как-то утром он заглянул к Ольге. Здесь не было парадного входа с цветными стеклами и олеандрами в больших кадках, но зато была фарфоровая табличка с надписью «Адвокат Клеменс» и указанием часов приема. Дверь отворила служанка.
— Я к госпоже, — сказал он и вошел.
Первое, что он разглядел: она не сидит, и не читает, и не вскидывает на него мечтательные глаза, она коротко острижена, при сигарете, в комбинезоне и с красными ногтями. Мы, знаете ли, такие современные, и в голове у нас пусто, и у нас такая тощая шея, а груди и вовсе нет.
— Это ты, Абель? А муж еще в конторе у помощника судьи…
Абель, раскрасневшись, словно девушка:
— Я просто думал… ты поздоровалась со мной в погребке.
«Визит, значит» — вероятно, подумала Ольга.
— Тогда прошу садиться! Да, я тебя сразу узнала. Ты, конечно, очень изменился, но все-таки похож на себя. А теперь, значит, вернулся домой. Ты здесь и останешься?
— Вот уж не знаю.
— У нас многое изменилось с тех пор, как ты уехал. Тебя сколько не было?
— Да лет примерно с восемь.
Но теперь он больше не заботился о том, чтобы чинно сидеть и развлекать даму разговором, робость его оставила, и он спросил:
— А ты, Ольга… ты, значит, вышла замуж?
— И что? — спросила она.
— Как-то трудно себе представить.
Ольга быстро собралась с мыслями и улыбнулась, все-таки она была дамой.
— Само собой, я вышла замуж. Мы все выходим замуж. Да и ты женился, как я слышала.
— Да. Под конец.
— Мне что ж, было сидеть и дожидаться тебя? — с улыбкой спросила Ольга.
— Нет. У меня не было никаких шансов.
— Не было.
— Я не решился что-нибудь сказать, когда был дома в последний раз.
— Да это и не имело смысла, — осторожно промолвила она.
— Иметь не имело, — сказал он, — но пользу принести могло.
Молчание.
— Забавный ты тип, Абель. Не переменить ли нам тему?
— Пожалуй что и переменить. Вот только тему другую подыскать трудно. Прошло двенадцать лет с тех пор, как мы были молоды и болтали друг с другом.
Молчание.
— Я ведь, собственно, пришел… — И он порылся сперва в одном кармане, потом в другом. — Да, вот он! Я пришел, чтобы вручить тебе одну вещицу. Будь так добра, взгляни.
— Что? Это еще зачем? Нет…
— Да совсем маленькая вещичка, — уговаривал он.
— Браслет? Где ты только его отыскал?
Абель слегка улыбнулся.
— Я ведь однажды оставил тебя без браслета. Ты разве забыла?
— Ах, это… Детские забавы. Нет, я не могу его взять. — И она протянула браслет Абелю.
— Не можешь?
— Нет. Спасибо, конечно, но ты должен понять… такая дорогая вещь… к тому же ты и сам видишь, что у меня часы с браслетом.
Он снова аккуратно завернул футляр в бумагу и сунул его в карман. Потом встал и поклонился.
— Ты на меня не обижайся, очень тебя прошу. А назад ты его не можешь отнести, как по-твоему?