— Как ты все-таки исхитрился тогда утащить мой револьвер?
Алекс подумал, поморгал:
— Потому что у меня не было ножа.
— Ножа? А на кой тебе нож? Для такого дурня вообще опасно иметь при себе нож и револьвер, так и до убийства недалеко.
Лили, сильно обеспокоенная:
— Это было так давно…
— Да, но я-то целый год все искал, где мой револьвер.
— Это он, конечно, сглупил, — призналась Лили.
Алексу, судя по всему, втемяшилось в голову, что ему следует изобразить полное равнодушие, поэтому он подозвал малышек — тех двух малышек, которых лишь с известным преувеличением он мог назвать своими детьми.
— Плюйте! — скомандовал он.
— В шапку? — спросили они, сияя от радости.
— Алекс! — не выдержала Лили.
— Ну чего орешь? — спросил он. — Неужели ты могла допустить, что я такой неотесанный? — И он толкнул фуражку по столу.
Абель не принимал участия в происходящем, не задавал вопросов, не обращал внимания. Здесь перла такая непроходимая тупость — фуражка, к примеру, скатилась бы с другого конца стола, не подхвати он ее, но не сердиться же ему на собственного матроса. Просто удивительно, как Алекс изменился, как успех ударил ему в голову. Правда, они с Лили молодцы, что за столь короткое время снова встали на ноги. И часы снова на месте, и расписанный розами шкаф, стулья, стол, два цветочных горшка…
— А где Регина? — спросил он.
Лили ответила:
— Регина у нас уже большая, она поступила в услужение.
— И незачем было, — пробурчал Алекс.
Лили:
— Она у молодого Клеменса.
— Кто, Регина? А она что-нибудь умеет?
— Ну, она хорошо подучилась, немного здесь, немного там, а больше всего у бабушки. Она умеет печь вафли и вообще.
Алекс, презрительно:
— Эка хитрость — сварить барину суп или приготовить кусок печенки с картошкой.
— Да, Регина очень старательная девочка, — сказал Абель, — она как-то продала мне «Божьи заповеди». Вообще-то вы все народ работящий. Я вижу, как здорово вы встали на ноги.
Лили, с неожиданной теплотой:
— Спасибо тебе, Абель, за помощь!
— Пустяки! Я ведь еще должен выплатить то, что, по твоим расчетам, задолжал тебе. Ты не помнишь сколько?
Лили опускает голову и ничего не отвечает.
Зато вступает Алекс, он как раз навострил уши:
— Выходит, он у тебя брал деньги? Ну, тогда это другое дело. Значит, это ты помогала ему, покуда я был в отлучке.
— Замолчи, Алекс! — говорит она.
— Вот оно что! А я все ломаю голову, как это ты одна успела до моего возвращения проесть целый дом.
Лили, уже в крик:
— Да замолчи же ты, наконец!
Абель продолжает:
— Потому и надо выплатить все закладные на дом. Алекс вот сидит и думает, что это не к спеху, но он просто не знает, как обстоят дела. Еще неизвестно, сколько я прохожу на «Воробье».
— Что?! — восклицает Лили. — Ты хочешь бросить работу?
Абель не ответил. Он не хотел щадить Алекса. Но Алекс, все такой же беззаботный и уверенный в себе, сидел на кровати и отнюдь не затрепетал от этих слов.
Лили снова:
— Ты хочешь все бросить?
— Пока не знаю.
И тут вступает Алекс:
— Даже если ты и бросишь, я все равно могу остаться. Я зачислен в профсоюз и все такое прочее.
Куртка готова, и Абель надевает ее.
— Как новая! — говорит он. — Ни стежка не видно. Вот, Лили… за твои труды…
— Ты ничего не возьмешь, — командует Алекс, исполненный все той же уверенности в себе.
Но ровно через день Алекс снова предстал перед ним почтительным и любезным. Здесь был не его дом, и его жены здесь тоже не было. Может, он за ночь пораскинул мозгами, а может, обсудил с Лили кой-какие вопросы.
— Доброе утро! — сказал он и снял шапку.
— Доброе утро, — отвечал капитан, — поди в игральный салон и приберись там как следует.
— Слушаюсь!
— Окна тоже протри.
— Слушаюсь.
— Лампочка на потолке перегорела, замени ее.
— Слушаюсь.
Уж такое преувеличенное почтение, что капитану даже и сказать нечего.
Абель кой-кого ждал, весь корабль тоже ждал, буфетчица и обе девушки выбили и вычистили каждую подушку в салоне и в каюте номер один, в большой двойной каюте. Уж тут-то не было никаких мух, а, напротив, цветущая бегония в горшке и на умывальнике — два непочатых куска мыла.
Они заявились в семь часов. Капитан их не встречал лично, потому что нес вахту, но он низко поклонился и тотчас позвонил в машинное отделение. Встречала их буфетчица и, против обыкновения, приветствовала пассажиров.
— Добро пожаловать, фру! — сказала она.
— Ольга, — ответила фру.
— Да, Ольга, добро пожаловать.
Буфетчица проводила чету вновь прибывших до каюты номер один, распахнула дверь и отступила. Пассажиры оставались там ровно столько времени, сколько нужно, чтобы избавиться от ручной клади, после чего совершили обход молоковоза.
Их брак был теперь оформлен, их зарегистрировал нотариус, но уже много недель назад. И значит, это было не свадебное путешествие, а лишь короткий вояж в соседний город, поскольку ни на что больше Гулликсен не сумел выкроить времени. Супруги были шикарно одеты, в меха, а дама почти что и не накрашена.
Когда капитан спустился с мостика и начал свой привычный обход пассажиров, он вполне обычно и непринужденно поговорил с Ольгой и ее новым мужем.
Гулликсен казался слегка высокомерным и развязным, возможно, он припомнил, как некогда отказал в кредите этому самому капитану Бродерсену, а потому и не хотел проявить смущение, даже напротив. Абель, верно, и сам полагал, что такие вещи нельзя ставить в вину торговцу, он был точно так же любезен и обходителен по отношению к Гулликсену, как и к другим пассажирам.
Вот с Ольгой — это другое дело. Когда он приветствовал ее, она тоже сняла перчатку и очень сердечно пожала ему руку. Они завели совсем приятельский разговор и трясли друг друга за руку и улыбались. Во время разговора он стоял с непокрытой головой.
— Господи, как ты сияешь, — сказал он.
— Я и в самом деле сияю, — призналась она, — так весело совершить эту поездку на корабле, где ты капитан и наконец кем-то стал. Вот видишь, Абель, я всегда это говорила, даже когда другие утверждали совсем обратное, а ты сам — пуще всех. Понимаешь, я тебя хорошо знаю, я знаю, какой ты молодец, если только захочешь…