Буфетчица заглянула в список:
— Седьмую.
Рассерженный таможенник, позеленев от злости, наведался в номер седьмой и вернулся.
— И в эту собачью конуру вы собираетесь запихнуть меня с тремя дамами?
— Это номер седьмой, а не конура.
— И звонок не действует.
— К следующему Пальмовому воскресенью мы его обязательно починим.
Таможенник словно пощечину схлопотал.
— Я не возьму седьмую.
Буфетчица спокойно вычеркнула его из списка.
Просто мука мученическая с этим поганым таможенником. Теперь у буфетчицы оставались не заняты целых две каюты, и перед ней стояла задача сделать так, чтоб их заняли. Но не все выступали с таким размахом, как этот таможенник, большинство вообще не желало тратиться на каюту. На кой им сдалась каюта? Спать они не собираются, а если замерзнут, можно спуститься в салон.
Седьмую каюту она спихнула молодой парочке, которая, возможно, хотела пошептаться без свидетелей. Но двухкомнатная под номером первым, которую она даже не могла никому предложить вслух, все еще висела у нее на шее. Да и кому такую предложишь? Тут все больше публика среднего достатка, а то и на средний не тянет, все вроде таможенника Робертсена с женой и дочерьми, даже из вестмановской «Торговли колониальными товарами», чтобы можно было достойно почтить своего поставщика, — и то никого.
Оставался один выход — просто запереть каюту. Так она и поступила.
На борту все было как обычно при таких оказиях: игры, песни и немного танцев. На палубе между ледником и лебедкой с самого начала шла бойкая продажа кофе, хлопали пробки от бутылок с лимонадом, и молодые дамы визжали, когда пробки попадали в них. Словом, настроение всюду царило отличное.
Сегодня на «Воробье» не было бидонов с молоком, капитан же совершал свой обычный капитанский обход и за всем приглядывал. С некоторыми из пассажиров он немного поболтал, другим кивнул, а кое с кем и пошутил. Потом он встретил знакомого, с которым задержался на несколько минут, это был парикмахер, что работал возле садоводства, он еще когда-то даром побрил Абеля да вдобавок подарил ему бритву. Абель позднее еще раз побывал в маленькой цирюльне и заплатил за тогдашнюю работу, но пришел он туда в партикулярном платье и ничего не стал рассказывать насчет того, что вот, мол, он теперь водит пароход. Лишь сегодня парикмахер узрел его в форменном одеянии и в полном блеске. Это походило на чудо.
— Опомниться не могу, — сказал парикмахер.
— А вы здесь один?
— Нет, с женой и тремя парнями, вон они стоят.
Абель раскланялся с ними, милые люди, добрые лица, друзья. Затем он поднялся на мостик.
Я должен что-то сделать, угостить их обедом например, подумал он и позвонил из приборной. Его словно захлестнула волна доброты, сердечная дрожь, глупость.
Буфетчица вошла и спросила, не нужно ли чего. Да, у него будет приказ. Впрочем, получилось так, что приказ этот прозвучал скорее как просьба, потому что буфетчица могла повести себя чрезвычайно сдержанно и даже просто воспротивиться. Беспримерная наглость со стороны простой буфетчицы, неслыханная, а ведь он даже не состоит с ней в родстве.
— Так вот, их всего пятеро, муж, жена и трое мальчишек.
— Начинается! — это буфетчица.
— Это как «начинается»? Нет, нет, я просто так.
Он не сознавал, до чего хорошо иметь буфетчицу, которая тебя придерживает, ведь капитан не так уж и редко отдавал приказ угостить обедом чужих людей, что правда, то правда, и жалованье у него тоже не Бог весть какое. Из них двоих она всегда была более предприимчивой.
— Оба стола сейчас заняты, — ответила она.
— Он мне когда-то спас жизнь.
— Что-то ты запамятовал. Месяц назад твою жизнь спасло совершенно другое семейство.
Капитан зашел с другой стороны:
— Я ведь заплачу.
— Ну и сделаешь глупость.
— Вон они стоят. — И он указал в окно.
Буфетчица, даже не взглянув:
— Во всяком случае, им придется подождать, а там посмотрим.
Капитан, подумав:
— Мне бы очень хотелось, чтобы им не пришлось ждать.
— Другим тоже приходится.
— Да, но я не хочу, чтоб это семейство сидело и смотрело, как подают другим, будто они всех хуже, а они даже лучше других.
— Да что ж это за люди такие? — спросила она, глянув наконец в окно.
— Он в серой шляпе с черной лентой. И белый галстук. Он парикмахер, достойный и порядочный человек.
— А жена где?
— Тут же стоит. Возле лебедки.
— Шляпка на ней, однако, престранная.
Капитан, оскорбленным тоном:
— Она имеет право носить такую шляпку, какую захочет. Я никогда подобных не встречал — неслыханно богатые люди.
— Вот как? А ты их откуда знаешь?
— Это долгая история. Потом расскажу.
— Во всяком случае, им придется пока ждать.
— Ну, Лолла, пусть они тогда поедят у меня.
— В капитанской каюте? — возопила буфетчица.
— Ну и что?
— Понимаю, тебе это безразлично, но так нельзя. Тебе вообще все безразлично, ты целый год ходишь в одной форме, пачкаешь ее сажей и маслом и совсем о том не тревожишься. Ну-ка, ну-ка, что я вижу! У тебя ведь был порван рукав?
— Нет, — отрезал он.
— А кто ж это его зашил?
— И подай им к обеду пива.
— Ты опять про свое.
— Подай им к обеду пива, говорю.
Чтобы положить конец этому разговору, буфетчица сказала:
— В капитанской каюте я стол не накрою. Уж лучше пусть они тогда обедают в двойной.
Он подхватил:
— Замечательно! Поди и скажи это им, вон он, видишь, с белым галстуком. И еще кофе, не забудь про кофе после обеда. И будь с ними любезна. И пиво.
Буфетчица была совершенно права, когда удерживала его за руку, и еще как права. Не ему ли именно сейчас требуются деньги, вполне определенная сумма? Он невольно осознал эту горькую истину.
В свободное от вахты время он наведался к таможеннику Робертсену. Тот сидел со своими чадами и домочадцами в салоне и насмехался над буфетчицей из-за почтенного семейства, которому она предоставила двойную каюту: должно быть, шибко благородные люди — даже пальто не носят в такую холодищу.
Абель снял шляпу и сел. Девицы ничего не имели против, они стали просить его сесть поудобней, на софу, но он отказался. И сразу обратился к Робертсену:
— Я выложил за тебя деньги в банке, верно?