— А вон, смотри, второй ковыляет… Будто телятница на сносях, живот в беремя обхватил, не мычит только.
— Как бы он не родил на мосту.
Шутки были благодушными, тон голосов — свойский, война для этих людей кончилась — так считали они, но считает ли так их командование — вот вопрос…
В тылу ведь остался мощный кулак немцев, сколоченный из пятидесяти полнокровных дивизий и шести штурмовых групп — полмиллиона человек. Сдаваться немцы не собирались, сопротивлялись ожесточенно 1-му, 2-му и 4-му Украинским фронтам. Бои шли такие, что делалось тошно и небу и земле. Руководил обреченными гитлеровскими дивизиями генерал-фельдмаршал Шернер.
Дениц настаивал, чтобы Шернер немедленно начал отвод дивизий на запад, разрезал войска русских, будто ножом, смял их, достиг Эльбы и там сдался американцам — те с немцами воевать не будут; Кейтель и Йодль были против этого плана, они считали, что как только группировка Шернера отойдет со своих позиций, так будет тут же разбита русскими, других вариантов нет — исход будет один.
Столкнулись две точки зрения, два взгляда, но оба они не предусматривали капитуляцию, прекращение бойни. Это означало — кровь будет литься еще, и много крови — захлебнуться в ней можно будет. Перемолоть полмиллиона хорошо вооруженных немцев — на это придется положить столько же своих или почти столько. В руках у гитлеровцев продолжала находиться едва ли не вся Чехословакия, в Праге против фрицев поднялся город, целиком восстал, улицы перекрыли траншеи и баррикады, если Прагу сейчас не выручить, она будет уничтожена вместе с людьми. А выручать Прагу придется тем, кто, обойдя Берлин, прорвался на запад и находился сейчас на Эльбе.
Придется идти на Прагу и капитану Горшкову со своими людьми. Впрочем, Горшкова это устраивало — очень уж обрыдли комендантские обязанности, хлебнул он достаточно, на всю оставшуюся жизнь. Горшков жалел, что у него не хватило решимости отвергнуть предложение подполковника, не хватило, наверное, потому, что фрукт был очень уж неведомый — скрипучий стул коменданта, если бы он знал, что это за пряник, то пошел бы к генералу Егорову и отбился.
А пока надо было отыскать того, кто застрелил маленького лейтенанта-сапера. Память о нем требовала того.
Для начала надо было понять, какие части стоят в Бад-Шандау. Крупных частей было две — два полка, артиллерийский и стрелковый, все остальное — по мелочи: передвижная мастерская по ремонту танков, неведомо как тут очутившаяся, рота связи фронтового подчинения и небольшая группа разведки, прибывшая из штаба армии — вот и все бойцы.
Рота связи отпадала сразу — это была женская рота, командовала девушками пожилая женщина в звании старшего лейтенанта, группа армейской разведки также отпадала, ее Горшков знал, да и в тот момент, когда погиб лейтенант Кнорре, она ходила на тот берег Эльбе.
Оставались два полка и танковая мастерская. Оказалось, что мастерская эта состояла сплошь из стариков, очень умелых, которые могли приклепать палец к носу так прочно, что хрен оторвешь, а главное — боли не почувствуешь. Руководил мастерской подслеповатый инженер-капитан, в несколько раз лучше разбирающийся в многомудрых механизмах, чем в человеческих отношениях. Он встретил Горшкова, будто большого начальника, стоя, через десять минут выстроил во фрунт своих подопечных — седых и лысых, очень усталых людей, которые были рады передышке, которую получили в Бад-Шандау.
— Вот, — сказал начальник мастерской и обвел шеренгу заскорузлой рукой, в которую, кажется, навсегда въелось машинное масло, — все мои люди налицо. — Добавил с некоей нежностью в голосе: — Очень даже хорошие люди. Опытные ремонтники.
В строю стояло восемнадцать человек, кое-как одетых, кое-как подпоясанных, держать строй неспособных, но очень ценных, ценность их Горшков представлял очень хорошо, каждый из этих стариков стоил целого взвода танков.
— Вольно, — сказал им Горшков, притиснул ладонь к пилотке, — извините, что побеспокоил вас.
— Ничего-ничего, — понимающе смежил глаза под толстыми стеклами очков инженер-капитан, махнул рукой. — В жизни всякое бывает. Удачи вам!
— И вам, — Горшков снова притиснул ладонь к пилотке, — и главное — здоровья.
— Здоровье никому из нас не помешает. — Инженер-капитан улыбнулся застенчиво, в скошенном раздвиге губ показались серебристые коронки зубов, он поклонился Горшкову. — И удачи вам в ваших делах…
Капитан, сопровождаемый Мустафой, ушел. Оставались два полка — артиллерийский и стрелковый, у пушкарей народу поменьше, у пехотинцев побольше. Как же всех пропустить через комендантское чистилище, через фильтры Горшкова, как обнаружить человека, который стрелял в маленького лейтенанта?
— Насчет нашего полка я уверен, товарищ капитан, — безапелляционно заявил Мустафа, почесав затылок, — наши не могли этого сделать.
— Я тоже уверен в этом, — кивнул ему в ответ Горшков, — но уверенность — это еще не доказательство. Нужны доказательства, Мустафа.
— И все равно, товарищ капитан, это сделала пехтура. Ну хоть убейте меня — они это.
— Нужны доказательства, доказательства и еще раз доказательства. Где они, Мустафа? — Горшков помял пальцами воздух, жест был демонстративным, он словно бы считал деньги. Лицо у капитана напряглось, на скулах плотно натянулась кожа.
— Ладно, попробую пошукать у пехотинцев — вдруг найду какие-нибудь зацепки?
— А у артиллеристов пошукать не хочешь?
— У артиллеристов позже, товарищ капитан… Во вторую очередь.
Мустафа оказался прав. В разведке стрелкового полка у него отыскался земляк — очень близкий земеля, в одном районе родились, одним воздухом дышали, — земляк, помявшись немного, сказал, что он слышал об одном походе солдат из хозвзвода к немкам, в котором дело закончилось стрельбой, но тот ли это поход или какой-то другой, он не знает…
— Ты назови мне хотя бы одну фамилию этих кривозадых из хозвзвода, а дальше я сам разбираться буду, — сказал Мустафа земляку, — я сам и мой командир. Понимаешь, дело уж больно нехорошее. Если приедут товарищи из Смерша, ты представляешь, что они тут наколбасят? Камня на камне не оставят.
— Представлять не представляю, но наколбасят они точно много, — согласился с Мустафой земляк. — Ладно. Дай мне денек, я попробую кое-что разузнать.
— Денек? — Мустафа поднял брови домиком, вид у него сделался таким, будто он слушал сейчас самого себя, пытался понять, что происходит у него внутри. — Денек даю, — произнес он разрешающе, — но не более.
Назавтра Мустафа снова появился в стрелковом полку.
— Выкладывай, что разузнал? — потребовал он у земляка.
— За стопроцентную точность ручаться не могу, но на пятьдесят процентов уверен — это они.
— Кто они?
— Есть у нас одна тройка… — земляк усмехнулся недобро, — нападающих. За главного у них сержант Крылов. Видишь, какая знатная у него фамилия? Как у великого баснописца. Но в отличие от баснописца оторва он распоследняя и компанию себе подобрал такую же — из оторв и, извиняй, подонков. Пробы на них ставить негде. В ту ночь, когда грохнули сапера, они примчались в хозвзвод заведенные, бледные и из горлышка выдули по бутылке шнапса. Без закуски.