– Только документы из дела об ожерелье королевы пропали. Нет документов – и все! И тут начинается самое интересное. В штабе национальной гвардии сохранилось письмо некоего прохвоста, маркиза де Сада, написанное сразу после революции.
Фуше замолчал и в который раз зашелся в кудахтающем смехе. Что означало – готовится главный сюрприз.
– Я слушаю вас, слушаю, – сказал Бомарше.
– Вы впервые стали нетерпеливы. Для секретного агента двух королей это промах.
– Старею… – Бомарше улыбался.
– Оказывается, во время штурма Бастилии не все в доме Бомарше наслаждались лицезрением из окон бессмертного подвига народа. Маркиз де Сад доносил, что, по его сведениям, сам хозяин дома находился на площади, где собирал бумаги… Вы слушаете так внимательно, будто я сообщаю вам неизвестные вещи… Короче, он был уверен, что Бомарше забрал заодно какую-то его рукопись – маркиз оказался писателем. Он просил национальных гвардейцев сделать обыск в вашей квартире. Я же уверен, что Бомарше забрал совсем иные документы. И я хотел бы получить их от вас тоже. – Он помолчал и повторил: – «Тоже»… Прошу обратить внимание на это слово.
– Я обратил. И жду разъяснений.
– Это «тоже» связано еще с одним удивительным предприятием, в котором вы тоже участвовали. И если бумаги о вашем участии в деле с ожерельем меня интересуют постольку поскольку… праздное любопытство, не более… то документы, связанные с другим делом, я должен получить от вас непременно.
– Не понимаю.
– Понимаете. Я ведь вначале не верил. Считал ваше участие в этом «другом деле» фантазией. Чтобы автор Фигаро участвовал в бегстве короля и королевы? Какая чушь! Но чем больше я занимался психологией гражданина Бомарше, тем больше понимал – он участвовал. Непременно!
– И что же это за психология, гражданин?
– Вредная, гражданин Бомарше. К примеру, в дни королевской власти все симпатии Бомарше были на стороне Фигаро. Но стоило Фигаро прийти к власти… и тотчас, на следующий же день, сердце Бомарше уже отдано аристократам.
– Здесь я возражать не смею. После торжества Фигаро я мог быть с ним только разумом, но не сердцем. Я призывал милость к падшим, я укрывал в своем доме королевского гвардейца, а когда началась охота на священников, обратился с письмом в защиту церковных служб – хотя был наименее набожен из всех, кто страстно желали того же, но просить боялись… Бомарше всегда на стороне слабых.
– Объяснение благородное… хотя немного банальное для автора Фигаро. Как министр полиции я обязан сформулировать точнее. Дело в том, что самый распоследний вонючий интеллектуал – не говоря уже о великих – ненавидит любую власть. Его сердце всегда отдано бунту, даже бунтику против власти. Он всегда с партией меньшинства. Это так же верно, как и то, что самый распоследний чиновник всегда с партией большинства. Власть это чувствует. И Бомарше никогда не станет для нее своим. Вот почему вас посадил в тюрьму король, вот почему вскоре после революции ваш Фигаро, став властью, захотел отправить вас на гильотину. И только сделка вашей любовницы с революционным судьей… ее вовремя раздвинутые ноги… спасли вашу жизнь в дни Марата. И только отъезд из Франции спас вас в дни Робеспьера. Именно эта склонность к презрению любой власти заставила автора Фигаро иметь отношение к побегу королевской семьи, который затеяли аристократы – граф Ферзен и несчастный Казот.
Фуше замолчал и пристально взглянул на Бомарше. Он ждал ответа.
Но Бомарше тоже молчал – спокойно, невозмутимо. Наконец он сказал:
– Я весь внимание. Продолжайте.
– Об этом следователь догадался уже во время допросов старика Казота. Но пока он искал доказательства, вы отбыли из Франции. Иначе быть вам на одном эшафоте с беднягой Казотом.
Фуше мрачно смотрел на Бомарше.
– Я жду.
– Я тоже. Ибо по-прежнему не понимаю. Вы говорите о догадках, а я жду доказательств.
– Вы побывали в тюрьме и при короле, и в дни революции. И ныне дни слабой власти во Франции сочтены – тень генерала уже на горизонте. Причем какого генерала! «Когда я слышу, как добр был такой-то король, я говорю: какое неудачное было правление». После таких заявлений вам есть смысл начать думать, как избежать третьей тюрьмы. Как обеспечить себе индульгенцию за будущие излишества вашего блестящего язычка, которые неизбежны… Я вам открою: генерал очень нуждается в некоторых бумагах, связанных с тем побегом и принадлежащих ныне Бомарше.
– Или… в них нуждаетесь вы – чтобы держать в руках генерала.
– Это несущественно. Существенно лишь то, что я выставляю на торги темную подноготную великого человека. Плата – нужные мне документы о генерале. Выгодный обмен.
Бомарше засмеялся.
– Итак, мои бумаги в обмен на доносы о Бомарше? Кратко. И делово. Но вместо этого… Вместо этого Бомарше решил произнести любимый им монолог.
– Вы отказываетесь?
Будто не слыша, Бомарше продолжал:
– Актеры, гражданин Фуше, обычно жаловались на длину моих монологов. Так что наберитесь терпения. Надо вам сказать, я всегда хотел взять какую-нибудь возвышенную классическую пьесу и написать приземленное продолжение. Ну, к примеру, сочинение Шекспира «Ромео и Джульетта» – изложить эту любовную историю в пересказе слуг Монтекки и Капулетги.
Трагедия и Любовь – языком лакеев!.. Я не написал этой пьесы, как, впрочем, и многого другого – и спасибо судьбе, что не сделал этого. Ибо оказалось, что она написана и называется: «Жизнь литератора в записи лакеев из полиции». Благодарю вас за труд, вы превосходно изложили эту пьесу. А теперь маленький комментарий самого героя… Да, я был секретным агентом короля. Вы правы, я часовщик, и мне всегда было интересно, как движутся, подталкивают друг друга колесики интриги! Да, две мои первые жены были много меня старше. Но это был особый век! Румяна, мушки, парики, удобный полумрак будуара и прочие тайны и ухищрения лишали людей возраста. Всем мужчинам было немного за тридцать, а всем дамам едва за двадцать. Вы жили в монастыре. А Париж…
– Париж был тогда вавилонской блудницей.
– Сладостной блудницей, скучный гражданин Фуше. Это был последний век, когда правили женщины. Гостиные представляли собой самое увлекательное поле брани, где шло непрерывное сражение. Все мужчины думали о том, как соблазнить женщин, все женщины – как побыстрее быть соблазненными… Я был молод и неопытен. Она приняла меня в полумраке, сидя у камина, ее крохотная ножка покоилась на маленьком стульчике. И красота маленькой ступни обещала восхитительные колени… Она была достаточно мудра, чтоб разрешить мне проверить это предположение. И я начал свое исследование. «Колени – это последняя станция, где прощаются с дружбой и начинается любовь», – так простодушно я написал ей потом. Мой первый поцелуй выше подвязки… Я пребывал в безумии… но в галантном безумии. В ответ на оказанную милость я тотчас польстил ей строчкой любимого Вольтера: «Белая шея чиста, как алебастр, а внизу раскинулась холмистая долина Амура: пышная грудь возбуждает желание… и жадно хотят припасть к ней уста». Она была хорошо воспитана и тотчас обнажила грудь для дружеского поцелуя. Я не медлил, и она прижала мою голову к себе обеими руками. И, раздеваясь, с восхитительной улыбкой сказала: «Я уверена, что одежду выдумал какой-то горбатый карлик, чтобы скрыть свое тело».