– Перекусим в буфете, – решил поэт.
Я спорить не стал. Посещение буфета – это традиция. Сходить в цирк или театр и не заглянуть в буфет – моветон.
Проклятье! До чего же привязчивое словечко!
Встав на краю площади, я окинул взглядом каменную громаду цирка и поежился.
– Да, у меня от этого места тоже мурашки по коже, – кивнул Альберт. – Жуткие вещи творились здесь раньше. Жуткие.
Ходили слухи, что при падших далеко не все зрители возвращались после представлений домой, и хоть документальных подтверждений подобных случаев не сохранилось, истории эти щекотали нервы не одному поколению горожан. Лет тридцать назад власти даже выстроили новое здание цирка – светлое, воздушное и просторное, а на прежнем месте с тех пор выступали только заезжие коллективы и независимые труппы.
Я этим слухам особого внимания не придавал, просто ощущалось в воздухе нечто непонятное, только и всего. Отголоски стародавних страхов? Быть может, и так.
– Экстренный выпуск! Прокруст мертв! – заголосил вдруг сновавший меж людей мальчишка со стопкой газет. – Покупайте экстренный выпуск! Неоспоримый факт: Прокруст застрелен в китайском квартале!
Альберт Брандт немедленно приобрел свежий номер «Столичных известий»; тот состоял лишь из пары листов и целиком и полностью был посвящен легендарному убийце. Поэт в свете газового фонаря прочитал передовицу и выругался:
– Будь я проклят, Лео! Он мертв!
– Я же тебе об этом и толковал, – усмехнулся я со значением.
Поэт уловил недосказанность и уставился на меня с явным неодобрением.
– Я думал, ты говорил о… – из деликатности он не стал упоминать о моем отце, а значит, разозлился не столь уж и сильно, – о прежних временах! Не о новом убийце!
– Я сказал то, что сказал.
– Здесь написано, Прокруста застрелили полицейские при исполнении.
– На месте главного инспектора было бы по меньшей мере глупо утверждать иное.
– Так понимаю, без твоего участия не обошлось?
Я кивнул.
– Рассказывай! – потребовал поэт, огляделся по сторонам и сразу поправился: – Нет, постой! Идем в буфет!
– Внутрь еще не пускают, – подсказал я, но толпившиеся перед цирком зрители Альберта нисколько не смутили.
Он решительно двинулся вперед, без особого труда протолкнулся к широким каменным ступеням, а там откашлялся, прочищая горло, и голосом низким и хриплым потребовал:
– Пропустите!
И люди, не до конца отдавая отчет в своих действиях, начали расступаться. Нам не приходилось ругаться и с боем прорываться вперед, талант моего товарища с легкостью воздействовал на зрителей и прокладывал путь через толпу.
С охраной этот номер не прошел бы. Да Альберт не стал и пытаться, за подобные фокусы вполне можно просидеть все представление в соседнем полицейском участке.
– Управляющего, будьте добры! – попросил поэт, и если в его рокочущем голосе и проскользнула нотка приказа, констебли ничего не заметили, а один из швейцаров вдруг сорвался с места и бросился исполнять просьбу сиятельного.
Толпа вокруг с недовольным видом зашумела, тогда Альберт помахал в воздухе контрамарками, давая понять, что мы вовсе не собираемся воспользоваться связями и пройти внутрь без билетов.
– Спокойствие, господа, только спокойствие! – объявил он непринужденно и добродушно. – Я намереваюсь сегодня исполнять комические куплеты, а мой друг пробуется на роль чечеточника!
Вокруг рассмеялись, и, когда управляющий распорядился запустить нас внутрь, никто вслед и худого слова не сказал.
– Господин Брандт! – Служащий цирка обнял поэта и дружески похлопал его по спине. – Чертовски рад встрече, но, к превеликому сожалению, вынужден вас оставить. Столько дел! Столько дел!
– Поговорим позже, – небрежно кивнул Альберт.
Я дождался, когда мы останемся наедине, и толкнул приятеля в бок.
– Чечеточник, значит?
– Ну, трость у тебя есть, – легкомысленно отмахнулся тот и зашагал через завешанный старыми афишами вестибюль. – Поспешим же, мой юный друг, пока за нами не хлынула алчущая развлечений толпа!
Я двинулся следом и невольно вздрогнул, когда Альберт резко обернулся и спросил:
– Чувствуешь? Цирком пахнет! Цирк – это особый мир, Лео! Цирковые не такие, как мы с тобой, это особый народ, удивительный!
Я воодушевления приятеля нисколько не разделял. В свое время отец вел дела одного средней руки импресарио, и мне довелось вдоволь наобщаться с этими самыми цирковыми. Встречались среди них и хорошие люди, и откровенно дрянные, в целом же воспоминания остались не из приятных.
– Ты бывал когда-нибудь за кулисами? – уточнил поэт, шагая через вестибюль.
– Доводилось, – подтвердил я, не став говорить, что как-то пару месяцев жил в этом самом здании и даже принимал участие в подготовке к выступлениям.
– Удивительный мир! – Альберт прошел в буфет, заказал чашку кофе, рюмку коньяка и посыпанный сахаром лимон, потом поторопил меня: – Ты рассказывай, Лео, рассказывай.
Я попросил принести газированной воды с грушевым сиропом и порцию пломбира с орехами и поведал приятелю о вчерашней стычке с оборотнем в китайском квартале.
– Александр Дьяк – это просто находка, – заявил под конец. – Даже не знаю, что бы делал без его помощи!
– Александр – голова, – согласился со мной Брандт, потом с укоризной спросил: – Но, Лео, почему ты не рассказал мне всего этого раньше?
– Я боялся.
– Боялся?
– Ну да, – подтвердил я, отодвигая от себя пустую тарелку. – Боялся лишить тебя вдохновения. Ты же сам говорил на днях…
– Лео, ты нехороший человек, – вздохнул Альберт Брандт, различив прозвучавшую в моих словах издевку.
В этот момент послышался людской гул, зрители начали быстро заполнять цирк.
Я допил газированную воду и усмехнулся:
– Так понимаю, твоя дама сердца вечером занята?
– Да, она не смогла пойти, – подтвердил поэт с мечтательной улыбкой, – но я сегодня с ней уже виделся и подарил огромный букет тюльпанов. Она без ума от цветов.
– Как оригинально!
– Лео, сарказм тебе не идет, – поморщился поэт, опрокинул в себя остававшийся в рюмке коньяк и предложил: – Идем?
– Идем, – кивнул я, поскольку уже прозвенел второй звонок.
И, прихватив программку и пару театральных биноклей, мы отправились искать наши места.
Как оказалось, неведомый мне благодетель выделил поэту целую ложу, поэтому разместились мы с комфортом и на занимавшую обычные места публику посматривали с нескрываемым превосходством.