– Пошли, пошли…
– Не пойду!
– Не пойдёшь – силой выволочем. – Лейтенант ухватился покрепче и приподнял Шичко над полом. Та дёрнула ногами один раз, другой, дёрнулась сама, пробуя освободиться, но не тут-то было, Чердынцев сделал несколько шагов к порогу, неся фельдшерицу, будто некий целлулоидовый манекен, вытащенный из-под витринного стекла модного магазина. Ломоносов помог ему.
К Чердынцеву, по-утиному переваливая своё тело с одной ноги на другую – слишком полной она была, – кинулась хозяйка.
– Пальто хоть возьмите, ироды, – вскричала она. – Ася замёрзнет без пальто.
– Пальто ей не понадобится. – Маленький солдат с трудом отстранил женщину от Чердынцева. – Ни к чему…
Лейтенант вытащил трясущуюся, дёргающуюся, переполненную немым мычанием Шичко на улицу, попросил Ломоносова:
– Кляп сооруди – в рот засунем. Не то она на весь райцентр заорать может.
– Зачем сооружать? У меня кляп уже готовый. – Ломоносов выдернул из кармана тряпичную скрутку, ткнул торцом в губы бывшей фельдшерицы. – А ну, открой рот, падла! – потребовал он от Шичко.
Та плотно стиснула зубы.
– Открой, открой! Если не разожмёшь зубы, я их стволом автомата выкрошу, поняла? Тогда нечего будет сжимать! – Ломоносов с силой втиснул кляп фельдшерице в рот, довольно кивнул и поправил сползшую на нос шапку – мешала смотреть. – Куда двигаем, товарищ командир?
– На площадь, – тихо ответил тот, – к виселице.
– Хорошее дело, – одобрил Ломоносов решение командира. Шичко промычала что-то, дёрнулась, но её уже подхватили ребята из взвода Геттуева. – Держите эту дамочку крепче, – предупредил их маленький солдат, – я вперёд пойду.
Он провёл группу к площади, примыкавшей к маслобойне, без осложнений – ни один человек им не встретился по пути, первым выскочил на площадь и предостерегающе поднял руку: стой!
Было на удивление тихо, просто не верилось в то, что до сих пор не прозвучал ни один выстрел. Значит, и у второй группы, у Сергеева с Крутовым, тоже всё идёт удачно… Где-то недалеко возникла и исчезла, прихлопнутая дверью, патефонная музыка – звук пластинки был слышен хорошо.
Пластинка была немецкая, и музыка – соответственная, записанная на студии где-нибудь в Берлине… Шичко, подстёгнутая бравурными звуками, дёрнулась в одну сторону, в другую, но бойцы держали её крепко – Ломоносов предупредил, что за птичку доверили им. Шичко замычала, пытаясь выплюнуть кляп, но добилась того, что конвоир вогнал тряпичную затычку ей ещё глубже в рот.
К виселице фельдшерицу уже волокли, как неподвижный сноп, только носками своих нарядных сапожков Шичко чертила след – длинные неровные борозды, то расширяющиеся, то сужающиеся, идти она уже не могла: поняла бывшая фельдшерица, что с нею собираются сделать.
Один из бойцов, волокших начальницу полиции, неожиданно громко засопел, покрутил головой из стороны в сторону.
– Братцы, вы ничего не чуете? Ссаками вроде бы пахнет.
Напарник его, волокший фельдшерицу с другого бока, подтвердил хмуро и брезгливо:
– Она обоссалась, я это ещё несколько минут назад заметил.
– Тьфу! Не только обоссалась – хуже… – Первый конвоир зажал пальцами нос.
На виселицах болтались верёвки, их для устрашения жителей снимать не стали, оставили, верёвки обледенели, отяжелели, висели неподвижно, страшно.
Под одну из таких верёвок, под петлю, поставили Шичко. Держаться на ногах она по-прежнему не могла, ноги подкашивались, гнулись, уходили то в одну сторону, то в другую. Фельдшерицу с двух сторон под мышки подхватили бойцы, встали рядом, не давая ей упасть.
Чердынцев глянул вверх – петля болталась довольно высоко, чтобы до неё дотянуться, нужна была табуретка или скамейка. Маленький солдат попытался изловчиться, подпрыгнул, но куда там – не достал.
Дядя Коля Фабричный тоже задрал голову, крякнул и отодвинул в сторону бойцов, поддерживающих Шичко.
– Посторонитесь-ка, громодяне! Всё учи вас, молодых, учи… – кряхтел он по-стариковски, становясь на четвереньки. – Давай-ка, Иван, забирайся на меня…
Ломоносов всё понял, с ходу, по-обезьяньи ловко вспрыгнул на спину Фабричного, дотянулся до петли, раздвинул её, распрямил, чтобы было удобнее накинуть на голову фельдшерице, скомандовал сверху бойцам, державшим Шичко:
– А ну, поднимайте сюда эту тварь!
Последние слова его потонули в грохоте недалёкой автоматной очереди. Похоже, началось.
– Поднимайте быстрее! – подгонял бойцов маленький солдат.
На площадь, хрипя моторами, выскочили сразу два патрульных мотоцикла, полоснули лучами фар по собравшимся. Чердынцев ударил очередью по фарам, потом, опережая пулемётчика, по нему.
Угодил точно – и фары мотоциклов погасли, и пулемётчик, выбитый очередью из люльки, откатился в сторону, распластался на снегу, похожий на большую мятую тряпку. Бойцы, державшие фельдшерицу, начали спешно поднимать её к петле. Один из мотоциклистов, ещё живой, сумел стянуть с себя через голову автомат, висевший у него на груди, дал ответную очередь. Чердынцев стиснул зубы, прошёлся ответной очередью по мотоциклисту, с досадой отметил: не попал. Слева и справа от него также застрочили автоматы. Мимо, мимо! Третья очередь оказалась меткой – мотоциклист, подвернув под себя руки, опустился на руль. Готов!
Лейтенант развернулся и, увидев почти рядом с собою бело-восковое лицо фельдшерицы с торчащим изо рта кляпом, плоские от страха глаза, невольно отшатнулся от неё. Потом, потянувшись одной рукой, выдернул кляп. Шичко взвыла что было мочи.
Бойцы напряглись, приподняли её ещё немного, и маленький солдат, изловчившись, накинул на её голову петлю. Стрельба уже шла кругом, не было в райцентре, наверное, места, где бы сейчас не стреляли. Чердынцев проговорил фельдшерице в лицо громко, печатая каждое слово, хотя понимал, что вряд ли она в эту минуту что-либо соображает, но лейтенант посчитал необходимым это сделать:
– От имени советской власти… За измену Родине!
– Не надо! – давясь слезами, закричала Шичко.
Бойцы отпустили фельдшерицу. Тело нырнуло на полметра вниз, вытянулось, ноги, обутые в роскошные сапожки, задёргались, каблуки звонко застучали друг о друга, голова подломилась, поползла набок, почерневший рот распахнулся сам по себе, обнажая неестественно красивые, ровные белые зубы.
Чердынцев выдернул из кобуры ракетницу, нажал на курок, послал в воздух зелёную, сыро зашипевшую ракету – сигнал, что можно отходить.
Из-за забора, окружавшего маслобойню, вывалились несколько немцев, с ходу открыли стрельбу. Бойцы, находившиеся рядом с Чердынцевым, поспешно попадали в снег, начали огрызаться огнём.
– Иван! – крикнул лейтенант Ломоносову. – Этих деятелей надо обойти и ударить по ним с тыла, иначе они хрен нам дадут выскользнуть отсюда.