Когда тот пришёл, сгорбившийся от простуды, кашляющий по-стариковски, Чердынцев усадил его за стол и положил два листа бумаги, тщательно разгладив их ладонями:
– Читай, Андрей Гаврилович… Внимательно читай!
У того реакция на указ была такая же, как у Чердынцева: комиссар не поверил в то, что видел, и так же, как и лейтенант, трижды прочитал текст, бережно расправил бумагу пальцами, только потом поднял глаза. В глазах – и смятение и непонимание одновременно.
– Это не утка? – неверяще спросил он.
– Исключено!
– Ну что ж. – Мерзляков встал, с торжественным видом, будто находился уже в Кремле и лицезрел самого товарища Калинина, пожал Чердынцеву руку. – Поздравляю, Евгений Евгеньевич!
Утром к Чердынцеву заявился начальник разведки – маленький солдат – в последнее время, кажется, восторженное детское выражение, ранее появлявшееся в его глазах, исчезло, рот опоясали две скобочки-морщинки. Чердынцев как-то даже сказал ему:
– Изменился ты, Иван, здорово изменился…
– Знаю. Как говаривал у нас в отряде товарищ Терёшкин, возмудел и похужал.
– Ну, не совсем так, – пытался смягчить высказывание Чердынцев, но Ломоносов оборвал его:
– Так, так, товарищ командир, возмудел и похужал.
На этот раз лицо Ломоносова было встревоженным. Чердынцев оторвался от карты.
– Ты чего, Иван?
– Мои ребята в клюве новость принесли: в Росстань прибыла специальная команда. Эсэсовская.
– Мало ли их туда прибывало и точно так же убывало? В том числе и эсэсовских?
– Это особая команда, специализирующаяся на борьбе с партизанами.
– И такую невидаль, Иван, мы тоже лицезрели. А за предупреждение спасибо. Если сунутся в лагерь – подготовим достойную встречу.
Наиболее выгодные точки в лагере, где можно было ставить пулемёты, Чердынцев наметил ещё осенью. На второй день пребывания здесь он первым делом задумался, как построить оборону, если на базу нападут. Но теперь надо будет по выбранным точкам пробежать ещё раз, обновить память, это первое, и второе – обязательно поставить дополнительные минные поля. К тем, что уже есть. Лишние мины никогда не помешают.
А то, что фрицы засуетились, команду эсэсовскую прислали, – это показатель хороший, признак того, что партизаны допекли фрицев.
Чердынцев вышел из землянки вместе с Ломоносовым. Утро занималось сказочное. Пахло весной – пожалуй, первый раз в этом году лейтенант ощутил дух весны, бодрящий голову и душу, дух этот содержал в себе тонкий, едва уловимый аромат тающего снега, растекающегося едва приметными струйками, прошлогодней зелёной травы, сумевшей остаться свежей, зелёной до самой весны, цветов, которые должны будут распуститься, лесных кореньев и ещё чего-то, чему Чердынцев не знал названия.
От неожиданности он зажмурился, втянул сквозь ноздри воздух в себя, не сдержался, рассмеялся легко – всё, назад дороги уже нет, зима начала сдавать свои позиции. Эх, если бы не война… Улыбка сползла с лица лейтенанта, взгляд сделался озабоченным.
– Я не знаю, товарищ командир, может быть, я преувеличиваю, но нюхом своим, печёнками я чую – эта эсэсовская ух-команда появилась в Росстани не случайно, – со вздохом проговорил Ломоносов. – Явно они пришли по нашу душу.
– Поживём – увидим, Ломоносов. Пусть твои ребята держат ухо востро. Ладно?
На следующий день разведчики засекли появление в Росстани ещё одной команды – на этот раз полевой, с тремя тяжёлыми пулемётами, установленными на санях. Таскали сани здоровенные широкозадые битюги, неторопливые, но очень выносливые…
– Похоже, мы доигрались, Евгений Евгеньевич, – сказал Чердынцеву комиссар, – если эта орда попрёт на нас, то сметёт, как пить дать. Дунет – и нас не будет.
– Ты что, хочешь сказать, что мы напрасно дерёмся с фрицами, напрасно пускаем поезда под откос, напрасно казним изменников?
– Этого я не говорил.
– Эх, Андрей Гаврилович, – с горечью произнёс Чердынцев. Больше ничего не сказал – умолк. Внимательно оглядел Мерзлякова: и седины у того в голове стало больше, седина пробралась даже в усы, и морщин на лбу, и усталости в глазах – то ли стареет комиссар, то ли хворь какая его гложет, то ли ещё что-то происходит, сразу и не поймёшь… Может, надломился в нём некий внутренний стержень, отсюда и неуверенность?
Мерзляков выдержал взгляд командира и, стараясь держаться спокойно, сказал:
– Ты не горячись, пожалуйста, Евгений Евгеньевич! То, что я выложил тебе, это моя точка зрения, личная, ты не можешь с нею не соглашаться, но она есть… Есть, есть, и мне с нею надо жить…
– Вот именно – жить, – хмуро пробормотал Чердынцев. – Все хотят этого: жить… А думаешь, те, кто умер, хотели умирать?
– В общем, не делай выводов, Евгений Евгеньевич. Если понадобится умереть – я умру, как и все. От других не отстану и Родины не опозорю.
– Ладно, забудем про этот разговор. – Чердынцев поправил шапку на голове. – Считай, что я ничего не слышал и этого разговора не было… – Он отвернулся от комиссара.
А ведь разведка права, и комиссар прав – команды эти хреновы появились по их душу. Конечно, насчёт тяжёлых пулемётов фрицы явно чего-то недотумкали либо просто поторопились: не пройдут ни битюги, ни пулемёты по здешним снегам. И танки не пройдут, и хвалёные вездеходы фирмы «Опель» застрянут. Чердынцев огляделся вокруг – неплохо бы ординарца или просто вестового при себе иметь, как это положено в Красной Армии, чтобы всё время находился под рукой, ловил каждое слово командира с открытым ртом и пулей мчался выполнять поручение. Гаркнул зычно и неожиданно зло – никак не проходило ощущение досады, оставшейся после разговора с комиссаром:
– Ломоносов!
Маленький солдат услышал лейтенанта и вскоре, запыхавшись, раскрасневшийся, предстал перед командиром.
– Явился – не запылился, – фыркнул тот и, остывая, отмякая от всего, что услышал за последние полчаса, сказал: – Значит, так, Иван. Срочно надо послать двоих твоих орлов в Сосновку – как там лагерь? Вырыли землянки или нет? Команда там работает немаленькая – двадцать человек… Бывшие военнопленные и кое-кто из наших.
– Сделаю это сейчас же, товарищ командир. Через час туда уйдут люди. Час нужен на подготовку. Может, даже ещё меньше – минут сорок…
– Аллюр три креста, Иван. Чем быстрее, тем лучше.
– Понял, товарищ командир.
– Не то, не ровён час, немцы навалятся на нас, а мы не успеем себе и отход подготовить…
– И это понял, товарищ командир, – шустро отозвался Ломоносов.
– Конечно, тебе самому надо было бы побывать там, но ты нужен здесь.
– Может, с моими ребятами отправить комиссара?
Качнув головой, Чердынцев хмуро свёл брови в одну линию, засунул пальцы под шапку и поскрёб затылок – непростой разговор с Мерзляковым не выходил у него из головы. Наконец он вздохнул и проговорил неохотно: